Меловой крест
Шрифт:
В который раз познана истина!
В который раз были разрешены все вопросы. Или, вернее, они, эти вопросы, стали бессмысленны. Все эти — зачем родился, зачем жил и зачем умер.
Голова была пуста, как у новорожденного. Удивительно светлое, чистое, прямо-таки стерильное, чувство!
Хорошо умереть, когда ты опустошен близостью с женщиной.
Познав высшее из наслаждений,
Все, что должно было произойти со мной дальше, не представляло для меня в этот момент ни малейшего интереса.
И можно было без сожалений и ропота отойти в лучший из миров. Это и будет высшая познанная справедливость…
Или счастье, если его понимать, как полное отсутствие желаний…
Мое внутреннее состояние в эти мгновения можно было определить как благодушие, смешанное с полнейшим безразличием ко всему, что происходило во мне и вне меня…
И только бесконечная скорбь при воспоминании о давнем грехе лежала на самом дне утомленного любовью сердца…
Я перечел написанное, и снова меня разобрал злой смех.
Глупец, я пытался описать чувства… Хотел на бумаге воссоздать трогательную и откровенную сцену любви, а родилась беспомощная карикатура на обожаемую обывателем "клубничку"… Это надо же, сравнить ласковое, нежное лоно с проломом в кирпичной стене!.. Какое-то взятие крепости, будто вырванное из "Сказок тысячи и одной ночи"…
Прав был известный мудрец, сказавший, что смешное и трагическое — независимо от нашего желания — всегда идут рядом. И как комично, даже для благожелательно настроенного читателя, должны выглядеть потуги кажущегося циника, вообразившего себя на миг героем-любовником и подражающего сразу нескольким когда-то прочитанным писателям!
И опять этот — незаметно для пишущего — вкравшийся в текст фальшивый пафос…
Хотел дать себе зарок не писать подобных сцен — непосильных для меня, но потребность высказаться, видимо, всегда сильнее здравого, но слабого намерения помолчать.
Оправданием мне может служить лишь уверенность в том, что искренность очень часто выглядит лживо. Пример? Извольте. Кому поверит юная девушка? Прожженному ловеласу с кавалерийскими усами или робкому, запинающемуся на каждом слове, неопытному влюбленному? То-то… Так и в литературе…
…И вообще описывать ощущения, которые испытывал когда-то, очень давно, занятие неблагодарное. И каким бы богатым ни было воображение, воспоминания об ощущениях неизмеримо слабее самих ощущений.
И тут ничего не поделать. Как бы ты ни тужился, напрягая память, пытаясь пережить заново то, что волновало тебя, например, во время потрясшей тебя много лет назад близости с нежной и чувственной женщиной, тебе никогда не удастся избавиться от чувства тоскливой пустоты и осознания искусственности воссоздаваемой памятью тени живого человека.
Это все равно, что заниматься любовью с дряхлой старушенцией, таращась при этом на цветную фотографию девицы с роскошной грудью и сексапильно приоткрытыми коралловыми губками…
По-настоящему пережить чувство можно, лишь снова испытав его.
Поймал! Опять трюизм, опять банальность! — радостно завопил мой всегда честный внутренний голос…
Воссоздать чувства… — какое откровение! Какое сильное откровение!..
…Я, как полено, лежал на постели, и отсутствие мыслей в звенящей, пустой голове успокаивало меня.
Я поцеловал Дину в мягкие усталые губы и почти тут же заснул.
Мне снился сон…
Та же комната в отеле. Та же постель. Но Дины нет. Я один. Лежу и вспоминаю…
Много черных пятен на моей совести.
Я был женат. Это было давно. Во сне я увидел свою жену такой, какой она была незадолго до смерти. Она не обвиняла меня, хотя все знала. И то, что не обвиняла, было страшнее всего.
Она была верующим человеком. И религиозное чувство, как это часто бывает, обострилось, когда она поняла, что опасно больна.
Несчастная, она мелом начертила кресты на всех дверях в нашей квартире, суеверно полагая, что это помешает злой силе прокрасться в дом и убережет ее от болезни.
А злая сила жила все время рядом. Жена не знала этого. Она думала, что рядом с ней друг…
Я, почти обезумевший и смертельно уставший от ее болезни, ночью вставал и предательски стирал оберег. Стирая меловые кресты, я, желая ей смерти, проклинал себя и плакал… Я подло мечтал о свободе…
А когда эта свобода пришла, то я возненавидел себя и свободу, потому что оказалось, что мне омерзительна и ненавистна такая свобода. Свобода, полученная такой ценой…
Но было поздно. Предательство свершилось. И хотя о нем не знал никто кроме меня, я с ужасом осознал, что жить мне с этим грузом вины — до гробовой доски.
После смерти жены я почти год нигде не бывал, перемалывая, переживая, переосмысливая свое горе. И свое предательство.