Меморандум Квиллера
Шрифт:
Снова охватывает дрожь. Кресло вибрирует, словно сиденье в самолете, взмывающем в небо. Рот полон языка и – жажда говорить, говорить, говорить… “Цветы у стены… Цветы, я принесу цветы на могилу Солли, в случае моей смерти перешлите контейнер Солли на Флорес Лас Рамблас лично – я сказал лично, слышите меня, слышите, проклятые ублюдки?”
Дрожь, лихорадочный озноб и чья-то рука на кисти моей руки.
– Что со мной, доктор? Что со мной?
Я слышу свой голос. Это я кричу, да, я… Если бы только Солли услышал меня!
– Это в Барселоне. Мы знаем…
– Вы
– Мы знаем авеню в Барселоне, которая называется Лас Рамблас. А какой номер?
– Испанская инквизиция в новом стиле при помощи амитала, а вы видали когда-нибудь быка с кольцом в носу, быка на арене с кольцом в носу? Она стоит, как матадор, ноги вместе, бедра вперед, и вы хотите забодать ее, как бык, если она будет стоять так на арене, на арене…
– Вы не забыли номер в Лас Рамблас?
– Вы его не знали и не узнаете…
– Нам известно, что это не пятнадцать…
“Ходят косари, ходят косари по лугу…”
– Ведь мы же должны послать туда коробку-контейнер, но не знаем номера дома…
– Убирайтесь к дьяволу!
– Где находится ваша резидентура? Уж конечно, не в Барселоне?
“Держись, Квиллер! Боже мой, как тяжело! Держись, будь они прокляты! Ты обладаешь преимуществом перед ними. Используй же его, Квиллер!” Период максимальной эффективности препарата заканчивается, и я чувствую, что скоро начну освобождаться от действия инъекции. Что им удалось добиться от меня? Всего лишь четыре имени: Поль, Джоунс, Солли, Инга… Да, но Солли и Джоунс мертвы, Инга – сумасшедшая, а Поль – вне их досягаемости. В телефонном справочнике Берлина много Полей, и по одному лишь имени его не найти. Что еще? Возможность посылать письма без марок, коробка-контейнер, но ничего существенного… Максимальная точка действия препарата достигнута! Продолжай держать себя в руках, Квиллер! Спокойнее!
– Мы отправим контейнер в Барселону, и ваш человек сможет получить его в Лас Рамблас. Ну, что проще? Нужно всего лишь поставить номер на коробке и…
– Где я?
– В Лас Рамблас. Да, но какой номер?
– Пять.
– Пять?
– Шесть, семь… Все порядочные негры…
– Пятьдесят шесть? Точнее!
“Заметно, что они начали уставать. Превосходно! Их давление на меня ослабевает. Мое сознание проясняется, и все представляется мне значительно отчетливее. Буду продолжать их обманывать”.
– Бурро – по-испански осел. Вы говорите по-испански? – Я не мог молчать, мною овладело неудержимое стремление говорить. Это все еще результат инъекции, однако ее воздействие окончится уже через несколько минут.
– В Лас Рамблас я всегда разговариваю по-испански. Может быть, вы хотите через нас связаться со своим человеком в Барселоне?
– Сегодня они уже настороже, а вчера… – (Следи за собой, ты можешь проболтаться!) – Послушайте, если вы полагаете, что…
– Почему вы остались в Берлине? – В голосе у него впервые прозвучало плохо скрываемое раздражение.
– Новое поколение изобретает такую музыку, о которой раньше никто даже и не думал. Сложнейший, чарующий вас балет. Испытайте меня…
– Мы полагали, что вы вылетаете…
– Пусть летают свиньи, пусть летают фениксы, и чем выше они поднимутся…
– Фениксы? Феникс – да. Как вы узнали о “Фениксе”?
– Вы подслушивали мои телефонные разговоры, мерзавцы. Ничего вы…
– Что делал Солли?
– Моя вина, моя вина…
– Над чем он работал?
– Нацистская война… это же преступно…
– Какая война? Бактериологическая? Нам об этом хорошо известно. Что должен сделать с контейнером ваш человек в Барселоне?
“Ничего существенного я не должен говорить. Положение все еще опасное. Мои ответы – путаные и неясные. Это хорошо, однако он умело отбирает из них полезные детали. Он обязан чего-то от меня добиться и сделать это поскорее, иначе будет поздно, и ему это понятно; некоторые его вопросы слишком прямолинейны, как, например, почему я в Берлине. Он явно торопится… Мое состояние улучшается, худшее уже позади – покалывание кожи прекратилось, не поддающееся контролю беспокойство проходит, ясность мышления восстанавливается”.
– Только что звонили из вашей резидентуры: вам приказано немедленно отчитаться в своих действиях. Начинайте, Квиллер.
Действие инъекции закончилось, и я почти полностью владел собой.
– Начинайте отчитываться, Квиллер!
Физически я уже не мучился, если не считать боли в плече и жажды. Плохо, что у меня не было желания к чему-то готовиться, и я ощущал какую-то потерянность. Это не может продолжаться: если я выживу, то только за счет сообразительности, и мне следует тщательно готовить свои дальнейшие действия.
Охранники все еще стояли поодиночке в дальнем конце комнаты, но оружия у них я не видел. Октобер не двигался. Фабиан повернулся к нему, и мне удалось в этот момент взглянуть на его часы. 10.55. Таким образом, вся история продолжалась полтора часа.
Нужно как следует подумать. Почему Фабиан повернулся, чтобы взглянуть на Октобера? Они оба отошли от меня, остановились приблизительно в центре комнаты, и до меня донесся их шепот, но разобрать слов я не мог. Конечно, они отказались от попыток силой воздействовать на меня, и Фабиан в конце концов был вынужден прибегнуть к обычному вымогательству: “Начинайте отчитываться, Квиллер!” Не выйдет!
В комнате царила тишина, никто не шевелился, и я по-прежнему слышал, как они шепчутся. Пахло эфиром. Я ни о чем не думал. Но я же должен заставить себя думать! Почему я ни о чем не думаю? Ответ очень прост – я знаю, что будет дальше, так как это единственное, что они еще могут сделать.
Октобер повернулся и направился ко мне. Он заложил руки за спину, глаза у него остекленели; я тут же вспомнил человека в черной, тщательно подогнанной форме штурмовика, который стоял вот так же, заложив руки за спину, и говорил: “Некогда… я хочу поспеть в Брюкнервальд к обеду”. На всех гитлеровцах лежал одинаковый отпечаток, особенно бросавшийся в глаза, когда они готовились сделать то же самое, что и стоявший передо мной человек.