Меморандум Квиллера
Шрифт:
– Вы напрасно потратили мое время, – тихо заявил он, – а это непростительно.
Октобер повернулся и прошел вдоль группы охранников. Голоса он не повышал, но его слова я слышал.
– Шелл, Браун! – Двое сделали шаг вперед. – Ему будет сделана инъекция. После того, как он потеряет сознание, отвезите его на Грюневальдский мост, убейте выстрелом в затылок и бросьте в воду.
13. Мост
Бар на Моллерштрассе был еще открыт; я зашел туда и, взяв стакан горячего грога, уселся за столик; стакан я держал в руках. Кельнер вернулся за стойку и принялся разглядывать меня из-за кофеварки.
Длинной ложкой я мешал в стакане, иногда надавливая на ломтик лимона и наблюдая за пузырьками воздуха. От грога
Я перестал дрожать, а если ощущал, что меня вновь вот-вот затрясет, то усилием воли подавлял приступ и затем сидел, не напрягаясь. Мокрая одежда на мне начала просыхать.
Из дома, где меня допрашивали, я был вывезен без сознания. Уклониться от инъекции я не мог, так как был привязан к креслу. Укол подействовал секунд через тридцать, в течение которых я мог еще наблюдать за ними. Октобер стоял рядом и смотрел на меня. Из дальнего конца комнаты подошли два охранника и остановились, ожидая, пока я потеряю сознание. В течение этих тридцати секунд я усиленно боролся с действием препарата, понимая, что, если он на меня подействует очень скоро, моя последняя надежда на спасение исчезнет. Из-за кресла появился анестезиолог и нетерпеливо взглянул на меня. Я понял, что препарат должен был подействовать уже секунд через пять – десять, но мне удалось растянуть этот срок секунд до тридцати. Анестезиолога это обеспокоило, однако я почти сразу же потерял сознание всего лишь с одной утешительной мыслью: никто не будет тосковать обо мне…
…Смерть отождествляется людьми с мраком и холодом, и я решил, что умер. Воды Леты плескались у моих ног. Однако возвращающаяся жизнь была хуже смерти из-за холода. Я лежал, уткнувшись лицом в землю, но, подняв голову, увидел цепочку огней на мосту. В моем не совсем еще проснувшемся сознании мелькнула было мысль; должно быть, и после смерти есть какая-то жизнь, однако я заставил себя не думать об этом. Меня бил озноб, и я все еще продолжал цепляться за землю.
Пуля по-прежнему причиняла боль, я не мог повернуть головы.
С большим трудом я вытащил ноги из ледяной воды и попытался нащупать рану на шее, но ничего не нашел и сообразил, что ее там вообще не было, после чего боль сразу же начала затихать. “Убейте его выстрелом в затылок”, – распорядился Октобер, и я решил, что именно так и произошло.
Я пролежал еще минут десять, усиленно размышляя, и в конце концов сделал вывод, что в дальнейшем мне следует жить как можно более незаметно. Я осмотрелся и обнаружил, что меня доставили сюда в моем “фольксвагене”, который стоял на обочине дороги. Я отполз по берегу озера подальше от машины и встал в тени моста. Проверять показания счетчика сейчас было бесполезно, я плохо соображал и не взглянул на него, когда ко мне подсел человек и заявил, что дальше машину поведет он. Но даже если бы я и запомнил цифры на счетчике, сейчас все равно это ничего бы мне не дало: водитель мог сделать любой крюк как на пути в дом, где меня допрашивали, так и при выезде к мосту. Правда, по счетчику можно было бы определить, что дом находится в пределах круга с определенным радиусом, но это могло быть полезным в лесу, а не в Берлине.
Пытаясь согреться, я начал быстро топтаться на месте, но тут же обнаружил, что хромаю, хотя никакой боли в ноге не чувствовал. Оказалось, что на ней нет башмака. Продолжая трястись, как марионетка, которую дергают за нитки, с посиневшими от холода руками, я проковылял под мостом и вдоль берега пробрался на другую сторону…
Ром спас жизнь многим, и сейчас спас мне: я почувствовал, как он согревает. Придя в бар, я сказал кельнеру, что оступился и упал в озеро, но он не поверил, так как я был трезв. Ноги у него, к сожалению, были меньше моих, иначе я предложил бы ему продать мне ботинки.
Прошло еще некоторое время, и меня перестало трясти. Из карманов у меня ничего не взяли.
– Мне нужно такси.
Кельнер сейчас же вызвал такси по телефону.
Увидев меня, таксист насторожился и даже посмотрел на свет банкноту, которую я ему протянул.
– Деньги не фальшивые, – сказал я, – но их нужно просушить: я упал в воду. Купите мне ботинки, хорошо?
Водитель отвез меня на стоянку такси, о чем-то пошептался со своими коллегами, ушел и вскоре принес ботинки. Я вышел из машины и часа два быстро ходил, чтобы восстановить кровообращение, от Грюневальда до Сименштадта и обратно, а потом направился на юг, к Вильмерсдорфу; слежки за мной не было.
Прошли сутки, прежде чем я сообразил, что, неправильно оценив отсутствие слежки, я и рассуждал неправильно, и это поставило меня в опасное положение. Правда, в ту ночь я заставил себя противостоять воздействию амитал-натрия, или пентотала, бензодрина (или чего-то аналогичного), выдержал допрос с пристрастием, выслушивал угрозы о неизбежности своей смерти, перенес купание в ледяной воде и шок возвращающейся жизни. Это объясняет мою неспособность понять причины отсутствия слежки во время прогулки до Сименштадта – тогда я еще не был в состоянии здраво размышлять. Однако это только объясняет, но не оправдывает – для неосторожности оправданий нет и не может быть. Мне, безусловно, следовало бы дожидаться до тех пор, пока мои мысли полностью прояснятся, и только после этого принимать решения, однако я поступил иначе.
Гостиница называлась “Центральная”, и я снял в ней номер, так как вопреки названию она затерялась в лабиринте маленьких улиц Мариендорфа, километрах в восьми к югу от Вильмерсдорфа. Гостиница была меньше отеля “Принц Иоганн” и содержалась куда хуже: заспанный администратор с всклокоченными волосами, пыль на абажурах и лампочках. Тем не менее, меня это устраивало – вполне возможно, что мне в течение некоторого времени предстояло числиться в покойниках, во всяком случае официально.
Администратор не обратил внимания даже на мой все еще влажный костюм. Отвечая на вопрос, он подтвердил, что гостиница может сдать мне в аренду и стоянку для машины – отдельный отсек в общем гараже. Я сказал, что сейчас устал, оставлю свой багаж на ночь в машине и привезу его завтра утром. Администратор даже не потрудился узнать, где я поставил машину, чтобы он мог присматривать за ней. Я сообщил ему, что немедленно лягу спать, но на самом деле, придя в номер, закрыл на ключ дверь, разделся, принял душ и разложил одежду для просушки около батарей отопления. Небольшой номер был чистым и теплым и, уж во всяком случае, более подходящим местом отдыха, чем пустынный и холодный берег озера.
Я не мог позволить себе сейчас же уснуть, поскольку снова должен был тщательно разобраться в создавшейся обстановке.
Передачу последнего биржевого бюллетеня “Евросаундом” я пропустил – нацисты схватили меня, как раз когда я ехал в отель “Принц Иоганн”, чтобы послушать ее. Вполне вероятно, что никаких важных указаний резидентуры в ней и не содержалось. Мне тоже, по существу, сообщать было нечего. Конечно, я мог бы назвать специалиста по психоанализу доктора Фабиана, работники резидентуры легко нашли бы его по телефонному справочнику Берлина (в вечной войне разведок каждая сторона тратит много времени на “боксирование с тенями”, часто упуская из виду, что иногда нужного человека можно найти, просто придя к нему домой, вместо того, чтобы заставлять всю свою агентуру его искать) и могли бы даже передать материалы о нем следственным органам. Вероятно, комиссию “Зет” можно было бы убедить арестовать Фабиана и судить его, как военного преступника. Он принадлежал к организации “Феникс”, был явно очень близок ее руководству, и, несомненно, в его карьере в военное время нашлось бы достаточно материалов для его осуждения. Однако мне, возможно, еще удастся использовать Фабиана для того, чтобы добраться вначале до Октобера, а потом и до моего основного объекта – Гейнриха Цоссена.