Мемуары безумца
Шрифт:
* * *
Стоицизм — самая возвышенная из глупостей.
* * *
Скромность — самый надменный порок.
* * *
Есть нечто высшее, чем рассуждение, — это откровение; то, что позволяет понимать лучше здравого смысла, — это такт, он есть не что иное, как откровение, обращенное к материальным явлениям, к деятельности.
* * *
Есть нечто более изысканное, чем вкус. Недостаточно иметь вкус к чему-то, надо иметь нёбо. Буало, без сомнения, обладал вкусом, и прекрасным, аттическим, изысканным, он был гурман в поэзии, как хорошенькая женщина-лакомка. Но у Расина было нёбо, он ощущал сочность поэзии, ее прелесть, амбру ее аромата, ее неуловимую чистейшую сущность, что чарует, трогает, будит улыбку. Это чувство, для тех, кто обладает им, не менее точно, чем один да один — два.
* * *
Пятница, 28 февраля 1840.
Только что перечитал эту тетрадь и пожалел
* * *
Если вы начинаете книгу, намереваясь доказывать то-то и то-то, в манере религиозной, или кощунственной, или эротической, — вы напишете плохую книгу, потому что, сочиняя ее, вы извратили бы истину, исказили факты. Идеи имеют свое непреодолимое и естественное течение. Если ради какой-то цели, вы захотите изменить их направление, то все испортите; нужно дать характерам развиваться в их границах, обстоятельствам порождать себя; нужно, чтобы все текло само собой, и не надо тянуть ни вправо, ни влево. Приведу примеры: «Мученики», «Жиль Блаз», [69] Беранже.
69
«Мученики» (1809) — прозаическая поэма Шатобриана, «Жиль Блаз» (1715–1735) — роман Лесажа.
Сегодня, 21 мая, холодно, дождя нет. Казалось, вот-вот пойдет снег, а на деревьях листья! Тревожно и тоскливо: надо писать, выплеснуть чувства, а я не знаю, ни что писать, ни о чем думать. Однако в этом все то же постоянное смутное ощущение: я — немой, жаждущий говорить. О гордыня моя, гордыня! Никто не понимает меня, ни семья, ни друзья, ни я сам. В конечном счете я все посвятил ей и, быть может, ошибся. Я пишу эту страницу и сознаю, что не говорю того, что хотел бы сказать, не нахожу способа выразить то, что переполняет меня. Я сейчас в странном положении: вот-вот закончу учение и, как говорится, вступлю в свет. Вспомнилось прошлое, и я вижу восемь лет, проведенных в коллеже. Мне все-таки кажется, что минуло лет двадцать с тех пор, как я впервые вошел туда в три часа пополудни, одетый в синюю куртку. [70] То было время невыносимой тоски и тупого уныния, смешанных с приступами шутовства. Я это опишу когда-нибудь, потому что жажду рассказывать себе о себе самом. Все, что я делаю, — делаю ради собственного удовольствия: пишу, чтобы читать написанное, одеваюсь, чтобы выглядеть лучше, улыбаюсь своему отражению в зеркале, чтобы быть себе приятным. Вот основа всех моих поступков. Ты сам для себя — не лучший ли из друзей? Я сужу себя благосклонно, но также и беспощадно, ведь бывают дни, когда я желал бы репутации самого незначительного водевилиста. Я и возвышаю, и принижаю себя, потому что не достиг своей истинной высоты. Перечитал недавно «Смара»: [71] разочарование, испытанное при этом, было полным. Все, что казалось мне пылким, — холодно, все, что казалось хорошим, — отвратительно. Будущее влечет меня, настоящее значит мало, прошлое вызывает грусть, и я совсем не нажил опыта. Люблю думать о будущем, я постоянно думал о нем, и ни разу не случилось того, на что я надеялся, чего ждал, боялся, etc.
70
Ученики коллежей обязаны были носить «фрак или куртку гражданского покроя из сукна темно-синего цвета с металлическими пуговицами». Шарль Бовари впервые появился в коллеже, одетый «не по правилам» в курточку зеленого сукна и желтые панталоны.
71
«Смар, старинная мистерия» — произведение, написанное Флобером в 1839 году.
* * *
Сила — это качество, которым наслаждаются, теряя его. Начав писать, я хотел дать точную копию того, что думал, чувствовал, а этого ни разу не случилось. Настолько человек обманывает сам себя. Вы смотрите в зеркало, но образ ваш искажен. Короче говоря, писать правдиво невозможно. Мы себя приукрашиваем, подшучиваем над собой, жеманимся. Десять противоположных мыслей возникают порой, когда пишешь одну только фразу. Поторопитесь — все изуродуете, помедлите — запутаетесь и остынете к работе.
* * *
Меланхолия — наслаждение искусственное. Сколько людей уединяется, чтобы усугубить печаль, лить слезы на берегу ручья, намеренно прихватив с собой чувствительную книгу! Мы все время сочиняем себя и пересочиняем вновь.
* * *
Временами хочется быть атлетом, а другой раз — женщиной. В первом случае — это говорящие мускулы, во втором — плоть, любовно вздыхающая, обнимающая.
* * *
Вкус — вот чего мне недостает в первую очередь. Я хочу высказать все. Я схватываю и понимаю целостно, в синтезе, не замечая деталей, мне понятно tutti, [72] то, что остро или рельефно, и больше ничего. Ткань, структура ускользают; у меня шершавые руки, и я не ощущаю бархатистость материи, но восхищен ее блеском. Полутонов я не различаю;
72
Tutti (ит.) — все, целое.
В моих сочинениях нет единства, движения, нет даже ( два слова неразборчивы),и воображения нет, и чувства ритма ни малейшего. Вот чего мне недостает — и стиль мой многословный, напыщенный.
* * *
Драматическое искусство — это геометрия, выражающая себя в музыке. Возвышенное у Корнеля [73] и Шекспира представляется мне прямоугольником; мысль завершается прямыми углами.
* * *
Монтень — вкуснейший из всех писателей. В его фразах — сок и мякоть плода.
73
Дом, где жил Корнель, расположен неподалеку от дома, где родился Флобер.
* * *
Когда прочтешь маркиза де Сада и очнешься от восхищения, задаешься вопросом: а если все именно так и то, чему он учит, — правда? Это потому, что вы не можете противиться его гипотезе, заставляющей мечтать о безграничной власти и великолепных наслаждениях.
* * *
Мы не возмущаемся, когда грызутся щенки, дерутся мальчишки, паук пожирает муху, мы, не задумываясь, убиваем насекомое. Поднимитесь на башню, достаточно высокую, чтобы не слышать шума, чтобы люди казались крошечными: если бы оттуда вы увидели, как один человек убивает другого, то не слишком бы взволновались, наверняка меньше, чем если бы кровь брызнула на вас. Вообразите башню, более высокую, и безразличие, более невозмутимое: гиганта, смотрящего на муравьев, песчинку у подножия пирамиды, и представьте, как муравьи убивают друг друга, взлетает пылинка — какое дело до них гиганту и пирамиде? Теперь вы можете сравнить природу, Бога, одним словом, бесконечный разум с этим гигантом в сто футов ростом, с пирамидой в сто тысяч футов высотой — потом подумайте о мере наших преступлений и добродетелей, нашего величия и ничтожества.
* * *
Насмешка — самая могущественная и самая страшная вещь, она неотразима: нет такого суда, чтобы призвать ее к ответу ни по здравому смыслу, ни в сердцах. То, что осмеяно, — мертво. Смеющийся человек сильнее вооруженного шпагой. Вольтер был королем своего века, потому что умел смеяться, именно в этом был весь его талант. В этом заключалось все.
* * *
Веселье — квинтэссенция ума. Умный человек — веселый, ироничный, скептик, знающий жизнь. Философия и математика — это разум, так сказать, сила и судьба идей, поэт — тело и слезы. Насмешник — пылающий костер.
* * *
Самая безнравственная театральная пьеса — «Мизантроп», и в этом ее особая прелесть.
* * *
О, плоть, плоть! Демон, что является вновь и вновь, вырывая книгу из рук, веселье из сердца, делает мрачным, жестоким, эгоистичным et sui gaudens. [74] Гонишь его — он возвращается, подчиняешься ему в упоении, бросаешься к нему, отдаешься ему с раздувшимися ноздрями, напряженными мускулами, бьющимся сердцем, — и приходишь в себя с влажными глазами, измученный, в досаде. В этом жизнь — надежда и разочарование.
74
…sui gaudens (лат.) — удовлетворяющийся собой.
* * *
Маркиз де Сад забыл о двух вещах: об антропофагии и хищниках, а это значит, что великие люди также ограниченны, ведь прежде всего он должен был осмеять порок, чего не сделал, и в том его ошибка.
ПАСТИШ [75]
То было в сумерки. Асур возлежал на пурпурном ложе. Аромат цветущих апельсиновых деревьев, запах моря, тысячи угасающих звуков неслись к нему. Еще он слышал, как в глубине двора, где жили рабы, повернувшись к уходящему за горы солнцу, рычали в клетках львы и тигры, и пена из открытых пастей летела на прутья клеток. Они ревели, ведь там, в глубоком сумраке под алоэ, их ждали самки. Асур тоже рычал, и ноздри его раздувались, заранее предвкушая запах пыток, полнивших радостью его сердце. Он поднялся, вышел на опоясанный золотом балкон самой высокой башни и, опершись на перила, посмотрел вокруг. Взгляд его скользил, подобно наконечнику стрелы, выбирающей цель. Было душно, Асур задыхался, томился жаждой, хотел крови. Иссохшие головы окаймляли балкон. По ночам орлы и коршуны слетались сюда и выклевывали плоть из черепов. Он слышал шум их крыльев под крышей, когда под ним хрустела и гнулась, как ива, спина наложницы, а он до последней капли пил горячую кровь из белой руки.
75
Пастиш (pasticcio — ит.) — произведение, составленное из отрывков других произведений, смесь, стилизация, пародия.