Мемуары монаха. Если бы правда была рассказана
Шрифт:
– Почему ты без шлепанцев?
– Я их купил, но в тот же день их украли у входа в храм.
– Я не знаю этот район. Останови, пожалуйста, возле обувного магазина. Хочу купить тебе новые шлепанцы.
– Я справлюсь, брат.
– Как тебя зовут?
– Махеш Кумар.
– Не волнуйся, Махеш, поездку я тоже оплачу.
Через пару минут я заметил маленькую обувную лавку. Махеш не очень хотел останавливаться, и мне пришлось буквально приказать ему это сделать. Спрыгнув на землю, я жестом позвал его за собой. Он смущенно повиновался.
– Добрый день, сэр, – сказал продавец и предложил мне сесть.
Я кивнул Махешу, опасливо стоящему у порога, и указал ему место рядом с собой на топчане. Он
Молодой продавец принес мне воды.
– Дайте ее Махешу, – сказал я. – Это он сегодня ваш клиент.
После этого я обратился к своему спутнику:
– Хочешь сандалии вместо шлепанцев? Они, наверное, лучше.
– На ваше усмотрение.
Продавец ушел в дальний угол магазина и вернулся с парой сандалий. Бежевые, с коричневыми ремешками и блестящими стальными пряжками, они выглядели очень удобными. Парень протянул сандалии Махешу.
– Пожалуйста, наденьте их ему на ноги, как любому другому клиенту, – вмешался я.
Махеш тревожно глянул на меня. Я посмотрел ему прямо в глаза и кивнул. Внезапно его лицо озарилось улыбкой, и он вытянул ноги, позволяя продавцу надеть на них сандалии. Я рассмотрел его темнокожее лицо с красивыми, правильными чертами, его неровные желтые зубы и большие счастливые глаза – и мне стало очень тепло. Его улыбка украсила мой день.
Теперь Махеш крутил педали с другим энтузиазмом, и его пыльные натруженные ступни в новеньких сандалиях как будто ожили. Я наблюдал за движениями его ног и педалей, и все остальное на время отступило: магазины, шум и жара. Я ничего не видел, кроме этих ступней, исполняющих какой-то космический танец. Вот педаль движется вверх, а потом вниз; все движется синхронно и без усилий.
Махеш привез меня в ближайшую точку к Миникарника-Гхату.
– Когда опять пойдешь в храм, не оставляй обувь у входа, – сказал я на прощание.
– Хорошо, не буду, – ответил он.
Я протянул ему купюру в 50 рупий.
– Сэр, как я могу взять с вас деньги?
– Возьми, пожалуйста. Я буду очень рад.
Он обошел вокруг коляски и опустился на колени, чтобы прикоснуться к моим ступням. Я схватил его за запястья и поднял обратно со словами:
– Кланяться нужно только в трех случаях – перед Богом, пожилыми людьми и твоим гуру.
Никто не заслуживает такой жизни, которая разрушает тело и дух. Этот человек живет в демократической стране, но стал ли он от этого свободным?
Я вложил купюру ему в ладонь и пошел вперед, думая, что Махешу не подходит профессия велорикши. Он мог бы стать клерком, охранником, офицером или менеджером. Никто не заслуживает такой жизни, которая разрушает тело и дух. Этот человек живет в демократической стране, но стал ли он от этого свободным? Государство его не защищает, а соплеменники не уважают. Он не свободен иметь крышу над головой и не может вырваться из своей изнурительной и монотонной повседневности. Очевидно, Махеш не знает слова «отпуск»; вряд ли ему известно, что такое роскошь – разве что «роскошь нужды». Его нужде не будет конца. Если вдуматься, между Махешем и мной нет разницы: мы оба сильно нуждаемся. Просто его нужды осязаемые и жизненно важные, а мои – абстрактные и добровольные.
Я постепенно пробирался к набережной. Вряд ли где-нибудь еще в Индии есть такие же узкие улочки, как в Варанаси. По крайней мере я таких не видел. Если у вас длинный нос, то, неловко повернув голову, вы наверняка что-нибудь заденете. Не знаю как, но в итоге я все-таки вышел на Маникарника-Гхат.
Там горел один костер и рядом догорал другой – среди тлеющей золы тут и там вспыхивали янтарные языки пламени. Вокруг виднелись глиняные черепки от разбитых сосудов. По индуистской традиции во время кремации нужно разбить кувшин с водой; это знак того, что душа умершего отсекла все связи с человеческим миром. Кувшин символизирует тело человека, а вода в нем – душу. Когда сосуд разбивают, душа освобождается.
Я не нашел там ни мудрецов, ни специалистов по оккультным наукам, ни высокоразвитых тантриков или йогинов, которые кивнули бы мне, призывая следовать за ними к самоосвобождению. Вместо святых вокруг костров сидели торговцы, которые продавали дрова, листья бетеля и чай. Повсюду бродили бесчисленные люди, коровы, собаки и кошки.
Гхат меня разочаровал, и я снова начал расспрашивать о монастыре Теланга Свами. Из множества людей, к которым я подходил, всего один знал, о чем речь. Он указал мне направление. Я снова прошел по узким улицам между дряхлыми зданиями, готовыми рассыпаться в прах, и лавчонками, в которых продавалось все на свете. Увертываясь от суматошного транспорта, я брел по извилистым переулкам мимо домов, стоящих вплотную друг к другу, и детей, играющих рядом с припаркованными мопедами, и изо всех сил старался не наступать в лужи коровьей мочи и в кучи навоза.
Спустя 45 минут, усталый и потерявший надежду, я остановился. Я не нашел ни монастыря, ни людей, которые хоть когда-нибудь его видели. Присев на бордюр, я вытер пот со лба и задумался над тем, что делать дальше. Через пару минут я поднял глаза – прямо возле меня, чуть правее, висела табличка с надписью на хинди: «Теланг Свами Матх». Это был храм.
Я вошел внутрь. На месте, предназначенном для пуджари, сидел мужчина средних лет. У него все было круглым: голова, лицо, торс, живот, руки и ноги. Вслед за мной вошел парикмахер; он достал из сумки свои инструменты и начал брить священника. Я тихонько ждал, наслаждаясь прохладой храма после удушливой городской жары. Через несколько минут парикмахер собрал свои вещи и ушел, не взяв никаких денег; видимо, у них был какой-то договор о постоянном обслуживании.
Я стал спрашивать священника о Теланге Свами, о его преемниках и монастыре. Тот сказал, что никакой линии преемственности не осталось. Ашрама тоже нет. Единственное, что есть – этот храм, но в нем нельзя жить, даже если вы способны платить за жилье.
Я чувствовал себя так, будто меня предали, хотя точно не знал, кто именно предатель.
– Вот здесь похоронен Теланг Свами, – круглый священник показал на дальний угол храмовой территории.
Я направился к могиле Теланга Свами, повторяя молитву: «Прошу, направь эту заблудшую душу, о Свами, чтобы я достиг того, за чем пришел».
Когда я собрался уходить, священник спросил, чего я, собственно, ищу. Я ответил, что приехал сюда в поисках гуру, поскольку хочу принять саньяса-дикшу монашеское посвящение. Он сказал на это, что мне не нужно принимать монашество, отрекаться от мира и искать гуру, а нужно жениться и жить нормальной жизнью.
Нормальной жизнью? Но ведь нет ничего такого, что можно назвать нормальной жизнью. То, что нормально с одной точки зрения, будет совершенно не нормальным с другой. Йогин скажет вам, что весь мир ненормальный, а люди ведут себя как животные, думая лишь о еде и размножении. А мир скажет, что йогин – балбес, который впустую просиживает штаны и вдобавок упускает столько возможностей насладиться жизнью.