Мемуары рядового инквизитора. Экзамен для недоучки

Романова Галина Львовна

Хотя, если разложить все по полочкам, то неведомого осталось не так уж и много. На болотах собирается армия – листвы, возможно, остатки племени дебричей, балтийцы. Эту армию мэтр Бруно Черный «подкармливал» смертями некромантов. И эта армия создается не для нападения на соседей, а исключительно для защиты маленького мальчика, сына богини Смерти и ее супруга, личности мифической, но легендарной. Пока еще это ребенок, сам он ничего из себя не представляет. Сколько ему? От силы год, вряд ли больше, учитывая, как давно мы с женой не проводили время наедине. Он не в состоянии себя защитить, ему любой может причинить вред. Но дети вырастают. И боги помнят об

этом. То, что для смертных людей – половина жизни, для богов – краткий миг бытия. Потому и вечны противостояния Зимы и Лета, Жизни и Смерти, Света и Тьмы. Боги спешат. Они не успеют оглянуться, как среди них в полный рост встанет полубог. Сын Смерти. Кем станет он? Человеком, изменившим мир или богом, потеснившим бессмертных? Неизвестно. И кое-кто просто не хочет этого знать.

А я? Что хочу я для ребенка, о существовании которого узнал несколько минут назад? Не знаю. Знаю только, что беглый некромант Йож Белла тут ни при чем. Это и хорошо, и плохо одновременно – плохо, что во всем этом оказался замешан мой сын. Для начала неплохо было бы на него посмотреть. Интересно, на кого он больше похож?

Звук.

Низкий, вибрирующий, словно басовая струна или плохо закрепленный жестяной карниз на ветру. Родился где-то вдалеке, пролетел на крыльях ветра. Но это был голос живого существа. Голос одного из обитателей болот. Может быть, самого Змея Полоза, созывающего свою армию?

Ноги сами подбросили тело. В два прыжка добежал до двери, распахнул – и задохнулся от ледяного ветра, ударившего в грудь.

Утро началось с тумана, такого плотного, что лошадей, привязанных под навесом, мы еле отыскали.

– Не нравится мне это, – пра Михарь озирался по сторонам. – В таком густом лесу такого тумана просто не может быть.

– Думаете, его наколдовали?

– Уверен. Среди листвов встречаются такие колдуны, что вам и не снилось. Думаете, почему с этим народом предпочитают не связываться без крайней нужды?

Я огляделся. Удушливая водянистая хмарь стояла такой плотной стеной, что достаточно было отойти на три шага – и тебя уже не видно. Пра Михаря в шаге от себя я видел, но вот хвост его коня, которого инквизитор держал под уздцы – нет.

– Что будем делать?

– Ничего. Сидеть и ждать. Отдыхать. Набираться сил. Когда еще подвернется такая возможность просто побывать в весеннем лесу, послушать пение птиц, понаблюдать за жизнью живой природы…

– Как? – мне захотелось ущипнуть себя, лошадей и пра Михаря – последнего исключительно из вредности, чтобы опомнился и перестал нести чушь. Какие птицы? Они молчат, как в рот воды набрали. Какая живая природа, когда в двух шагах ничего не видно?

– Молча, Груви. Молча.

– Но…

– Понимаю, – инквизитор вдруг шагнул ближе, обхватил мой затылок пальцами и прижался губами к уху, – вы весь горите нетерпением пуститься в путь. Вы считаете, что остановка – проявление слабости. Пусть другие так считают. Слабость будет, если мы психанем и повернем назад. Иногда в бою самым правильным решением бывает не нанести упреждающий удар, а уклониться. И убегать безоружному от вооруженного человека – не всегда трусость. Пусть другие считают нас слабее, чем мы есть на самом деле. На любом пути нужны остановки, куда и зачем бы ни спешили. Так давайте остановимся и подождем. Они нанесли удар. Мы – уклонились и ждем. Понятно?

– Понятно, – в ухе щекотало. – А почему шепотом?

– А чтобы они не догадались… Ну, что, Згаш? До ветру по очереди – и готовить завтрак? – продолжил пра Михарь нарочито бодрым голосом, отпуская мой несчастный затылок.

– А что у нас на завтрак?

– Овсянка, брат.

День тянулся неимоверно долго. В тумане трудно было разобрать, как высоко встало солнце, но по внутренним часам время приблизилось к полудню, а серая хмарь и не думала рассеиваться. Где-то за пеленой тумана фыркали и похрустывали травой лошади. И эти звуки были едва ли не единственными на всю округу – лес, обычно наполненный птичьими голосами, словно вымер. Даже журчание ручейка неподалеку звучало приглушенно, как будто вода чего-то боялась.

Стараясь двигаться как можно осторожнее – даже здесь заблудиться ничего не стоило – обошел обитель по кругу, двигаясь посолонь и оставляя на земле след, прочерченный веткой. Замкнув круг – внутри оказались и наши лошади – проговорил защитное заклинание. Сразу вернулись звуки – где-то запела птица, послышался шелест листвы. Но сам туман никуда и не думал исчезать. Ладно. Подождем.

Я присел на ступени часовни. Пра Михарь скрылся внутри сразу после завтрака и не показывался уже третий, если не четвертый час. Молится или уснул? Меня, если честно, не тянуло присоединиться, несмотря на то, что два года прожил в монастыре и все это время подчинялся строгому распорядку – трижды в день бывать в соборе на молитве. Во всяком случае, иногда.

И чего брат Михарь просил у Ругевита? Военной помощи? Бог войны и так делает все, что может. Или намного меньше? И где пределы его возможностей? Вот туман – он чьих рук дело? Кого-то из листвянских колдунов? Или это вмешались местные боги? То, что он – явление сверхъестественное, и ежу понятно. Но зачем его напустили именно сейчас? Чтобы задержать нас – но ради чего? Чтобы помешать нам добраться до цели – или чтобы кое-кому облегчить встречу с нами?

Туман раскинулся на версты и версты вокруг. Он заполонил собой весь лес, протянул липкие холодные щупальца во все стороны, добрался до реки, перекинулся на другой берег и потек дальше. Да какова же его сила? Когда же он кончится?

Граница далеко. Но вон там, за деревьями, кажется, намечается просвет. Там нет тумана. Там светит солнце, поют птицы. Там кипит жизнь…

И что-то движется впереди.

Всадники. Семеро. Шесть мужчин и одна женщина. Они мчатся, не жалея коней, еще не ведая, что через несколько верст попадут в такую плотную пелену тумана, что проще и быстрее повернуть назад. Дороги все равно не найдут, помочь ничем не смогут, так хоть сами головы не сложат. И провести их некому.

Как это некому? А кто там, впереди?

Глаза болят от яркого света. Так болят, словно вытаращил их на солнце. Да, крошечное рукотворное солнышко взошло среди деревьев. Это блестит, слепя глаза, круглый щит всадника, что внезапно возник на пути отряда.

Ругевит!

Из горла рвется крик, но уши слышат хриплый вой – даже не вой, а нечто среднее между ревом, стоном и дребезжанием жестяного листа на ветру. Так иногда гудят и дребезжат флюгера на старых крышах.

Ругевит.

Бог смотрит на меня. Горящие глаза кажутся так близко, что у обычного человека можно было бы пересчитать ресницы и разглядеть свое отражение на дне зрачка. А я… Я вижу только старое, неискусно вырезанное из дерева изваяние. Но в нем теплится странная, необъяснимая жизнь. И это ее воля пытается сдвинуть меня с места. Тело напряжено, каждая мышца рвется вперед. Хочется бежать по снегу, лететь, сломя голову, вспарывая грудью искристую целину…