Мемуары "власовцев"
Шрифт:
Летели на высоте 5 километров, так как была угроза со стороны английских истребителей. Далеко внизу проходил конвой судов, как игрушечных. Остановка в Сардинии (как Селиванов выразился — «на Сардинских островах»). Нас там угостили прекрасным вином — как мы говорили, «от благодарного населения Сардинии». Самолёт пополнил горючее, и полетели дальше. Низко пролетели над Понтийскими болотами, в своё время бывших рассадником лихорадки (при Муссолини они были высушены и заселены). Была чудная погода — а Испанию покинули под туманом и холодом, с попытками снегопада.
На аэродроме поверхностный осмотр — по приказу Военного министерства наши чемоданы не осматривали,
Сладков поднял хай: «Мы, мол, офицеры и нам должны отвести комнату в отеле…». На шум пришёл капитан, ротный командир, и стал Сладкова успокаивать — «вы должны провести здесь только одну ночь, всё начальство уже ушло по домам, завтра всё уладится». Сладков, конечно, ни одного слова не понял. Он был из молодых, в Галлиполи был в военном училище, никогда не воевал, а пристроился в Париже к Объединению лейб-гвардии Петроградского полка, вообразив себя гвардейцем. Мы с Селивановым спокойно улеглись — постели чистые, с бельём и подушками, и прекрасно поспали, а Сладков как будто всю ночь провёл, шагая по казарме (где, кстати сказать, ни одного солдата не было, только мы трое).
Только стали располагаться на ночь, как вдруг слышим голос: «Господа офицеры, как я рад вас видеть!» Оказался Чекунов, с галунами сержанта — племянник парижского врача Чекунова, сам в прошлом офицер Лейб-Казачьего полка. Пьян вдребезги. Он на итальянской службе под фамилией Чекони, но из-за его склонности к алкоголю ему не дали офицерского чина. Он нас успокаивал, говоря, что, мол, потерпите, вчера перед вашим приездом и другие были в таком же положении. Очень милый господин, но, к сожалению, всегда был пьян.
Утромнаснапоиликофеидалиподьёмные — по 1850лир. Вечером перекочевали в отель около вокзала «Альберго Рома», на улице Иоанны королевы Болгарии («Джиованна Реджина ди Болгария»). После освещённого Мадрида нам казалось странным — везде затемнение, движение в Риме происходит в темноте. Получили карточки на продукты, одежду. В ресторанах отрезают купоны на хлеб, на макароны и мясо. Ежедневный рацион — 150 грамм хлеба, 100 грамм макарон. Познакомились с неким Мальцевым, с которым близко сошлись. Он в таком же состоянии, как и мы — офицером-переводчиком, женат на красивой итальянке (впоследствии он был послан в Комо, на границе со Швейцарией, и убит красными партизанами; после нашего возвращения из России я посетил его жену и помог ей уехать к родным в провинцию).
Мы получили солдатское обмундирование: шинель, мундир, штаны, две серых рубахи, серый галстук. Отдали портному перешить, но он оказался завален работой и обещал приготовить всё только 29 декабря, а нас уже торопят с отъездом в Россию. Мы считаемся подпоручиками 73-го Туринского полка (сотготененте), но пока ходим в штатской одежде. По утрам являемся на место службы в Дистрикт 2-й Рима. Пришлось выбрать себе итальянскую фамилию — на случай возможного плена и вообще всяких осложнений. Я стал величаться «Соттотененте Габриэли Антонио» (по фамилии матери — Гаврилова). Селиванов стал называться Сельви, а Сладков — Костантини. Настоящие наши фамилии известны были лишь в Дистрикте 2-м и в Военном министерстве.
Это даже удобно — быть «чистокровным итальянцем» — хотя и паспорт «чистокровного испанца» у меня в кармане. Я немного изучил итальянский (тосканский) язык, но понимать итальянцев труднее, чем говорить, так как они говорят быстро и нередко с местным акцентом. С нашим переводчиком сержантом Близко отправились в офицерский магазин (нечто вроде «Экономического общества» в старой России). Селиванов и Сладков купили прекрасные сапоги, русского покроя, по 300 лир (я привёз сапоги из Испании). Накупили шила-мыла и прочей мелочи. Продают только офицерам по предъявлению документа. Около кассы пришлось наблюдать картину: двое в штатском (итальянские офицеры вне службы ходят в штатском) поспорили из-за очереди, подняли крик, стали тыкать друг другу документы — «я майор, а я подполковник». Я по простоте души вообразил, что они вынут пистолеты и станут стрелять друг в друга, но наш переводчик успокоил — «это обычная манера итальянцев разговаривать».
Стали заводить знакомства. Сладков нас познакомил с милейшим князем Никитой Александровичем, племянником Государя, стали у него бывать, а при отъезде в Россию даже оставили наши чемоданы на хранение. Пошли в Русское собрание, помещавшееся в бывшей студии знаменитого скульптора Кановы, которым руководил герцог Лейхтербергский, князь Романовский (единственный член династии, служивший в Белой армии во флоте). Пришли, там какая-то тётка, которая узнала, кто мы, стала кричать: «Вы против наших собираетесь воевать!..» Оказалась кухарка, из русских полуинтеллигентов. Впрочем, в Риме русская колония — сплошные советские патриоты. Мы, русские испанцы, их впоследствии всех обработали и стали очень популярными людьми.
Заведующая Собранием — вдова адмирала Иванова 13-го, очень милая дама, любительница выпить. Обед в Собрании стоил три с половиной лиры, но нам обходился в десять раз дороже, так как мы покупали неограниченное количество вина и всех угощали. За одним столом сидели с графом Орловым и его супругой, урождённой графиней Шереметьевой — очень милая чета молодоженов. Для них, конечно, мы были более близки, чем советофильствующая русская колония. Остальные были какие-то артисты и вообще «богема».
Ужинать мы ходили в маленький ресторанчик на виа Ольмата, около церкви Санта Мария Маджоре (испанская базилика), там познакомились с католическим священником отцом Николаем Лазаревичем, бывшим русским морским офицером. Хотя его мать и была дочерью православного священника, он по каким-то причинам принял католичество и служил в маленькой церкви неподалеку от базилики — кажется, седьмым священником. Он как-то меня спросил: «Скажите, Габриэли, вы меня презираете за то, что я перешёл в католичество?» Я его успокоил, сказав, что мы — русские — отличаемся веротерпимостью. Он хорошо знал хозяина ресторанчика и тот, после длительных переговоров, лез в погреб и доставал бутылку прекрасного вина, привезенного из деревни, — только для нас, другим не давал. Обычное вино в Риме — «фраскатти» — ярко-жёлтого цвета, почти оранжевого. Можно было зайти в любой ресторан, заказать вина, которое подавали в графинчике с меткой, можно было брать без всякой закуски.