Мемуары. Избранные главы. Книга 2
Шрифт:
Король со всех сторон получал подробнейшие донесения об этих преследованиях и обращениях. Отрекшихся и принявших причастие считали на тысячи: две тысячи в одном месте, шесть тысяч в другом, и все сразу, и все мгновенно. Король был в восторге от своего могущества и благочестивости. Ему мнились времена, когда проповедовали апостолы, и он полагал, что сравнялся с ними славой. Епископы слали ему панегирики, иезуиты возглашали хвалу с церковных кафедр и у себя в миссиях. [136] Вся Франция исполнилась ужаса и смятения, но никогда еще не было такого торжества и ликования, столь неумеренного славословия. Монарх ни капли не сомневался в искренности этих толп обращенных: те, кто занимался обращением, позаботились убедить его в этом и заранее причисляли его к лику святых. А он с радостью пил этот яд. Он верил, что, как никогда, возвысился над людьми и приблизился к богу во искупление своих грехов и постыдной жизни. Он слышал одни славословия, меж тем как добрые и истинные католики, а также святые епископы искренне сокрушались, видя, как люди, исповедующие истинную веру, поступают с заблуждающимися и еретиками точно так же, как языческие тираны и еретики поступали с глашатаями истины — проповедниками и святыми мучениками. Они не могли утешиться, зная о великом множестве клятвопреступников и святотатцев. Они горько плакали оттого, что столь гнусные средства вызывают прочное и неистребимое отвращение к истинной вере, что наши соседи ликовали, видя, как мы ослабляем и губим сами себя, и пользовались нашим безумием, строя свои планы на ненависти, кою мы возбудили во всех протестантских державах. Но король был глух к вопиющим истинам. Ему не смогло открыть глаза даже мнение на этот счет Рима, той самой курии, что в свое время не постыдилась выразить радость по поводу Варфоломеевской ночи [137] вплоть до того, что устраивала крестные ходы, дабы возблагодарить Бога, и заказывала величайшим живописцам для украшения Ватикана картины, изображающие это отвратительное событие. Папский престол занимал Одескальки,
136
Правительство Людовика XIV направляло в провинции миссионеров для обращения протестантов в католицизм.
137
Весть о расправе, учиненной католиками над гугенотами в Париже и других городах Франции в ночь с 24 на 25 августа 1572 г., была одобрительно встречена папской курией.
138
Регалиями именовалось право французских королей на получение доходов с епископских диоцезов и на назначение епископов. В 1673 г., а затем в 1682 г. Людовик XIV распространил это право на южные епархии королевства, находившиеся в ведении Ватикана, чем вызвал недовольство папы Иннокентия XI.
139
12 марта 1682 г. тридцать пять епископов совместно с тридцатью пятью священниками приняли составленную Бос-сюэ декларацию из четырех статей. Статья I ограничивала вмешательство пап в дела светской (королевской) власти, в частности отвергала право Рима низлагать королей. Статья II провозглашала прерогативу декретов Вселенских соборов, на которые никто, в том числе и папа, не имел права посягать. Статья III предоставляла свободной галликанской церкви право самостоятельно решать вопрос о принятии постановлений Рима в зависимости от укоренившихся нравов страны и «обычаев отцов». Статья IV, признавая главенствующую роль папы в вопросах веры, оставляла за галликанской церковью право принятия окончательного решения по конкретным вопросам.
140
Связано с обстоятельствами отлучения от церкви маркиза де Лавардена (1643–1701), французского посла в Риме. Посольские особняки и прилегающие к ним дома обладали дипломатическим иммунитетом, чем пользовались скрывавшиеся от правосудия преступники. 12 мая 1687 г. Иннокентий XI издал бреве, разрешающий полиции преследовать преступников даже в посольских помещениях, угрожая строптивым послам отлучением от церкви. В 1688 г. Лаварден во главе небольшого вооруженного отряда отправился в Рим с целью дезавуировать папский бреве, за что и был наказан отлученийм от церкви. В отместку Людовик XIV оккупировал графство Венето; Иннокентий XI ответил альянсом с Вильгельмом Оранским.
Торжественное основание Сен-Сира произошло вскоре после отмены Нантского эдикта. Г-жа де Монтеспан построила в Париже прекрасный Дом дев Св. Иосифа, в котором основала учебное заведение для девиц, где их обучали различным рукоделиям; оттуда вышли великолепно изготовленные церковные украшения, а равно другие превосходные вещи для короля и для всех, кто пожелал их заказать; в этом же доме поселилась г-жа де Монтеспан, когда была вынуждена окончательно удалиться от двора. Соперничество с нею подвигло г-жу де Ментенон к гораздо более высоким и обширным замыслам, а именно: благодетельствуя обедневшее дворянство, добиться, чтобы оно считало ее своей покровительницей, и тем самым завоевать симпатии дворянства в целом. Она надеялась устранить препятствия к обнародованию своего брака, прославив себя учреждением подобного заведения, которое могло бы дать занятие и развлечение королю, да и ей самой, а также стать для нее прибежищем, если она, к несчастью, утратит короля, как и произошло в действительности. Она добилась передачи богатых доходов настоятеля аббатства Сен-Дени на нужды Сен-Сира, и это в глазах короля и общества уменьшило затраты на учреждение столь значительного заведения, которое само по себе было настолько полезным, что заслуживало лишь искреннего одобрения.
Самым пламенным ее желанием было обнародование ее брака с королем. Сопротивление, которое героически оказал Лувуа, когда решение об этом уже было принято, вскоре, как мы уже видели, погубило его, а также и присоединившегося к нему архиепископа Парижского. Но и это не угасило ее надежд. Она подбадривала себя тем, что заложила основы для брака, еще когда мечтать о нем не смела; еще при жизни королевы г-жа де Ментенон, дабы сокрыть и предать забвению свое прошлое, скромно напомнила королю, что она благородного происхо-жения, затем во время брака Монсеньера сказала, как важно окружить дофину верными людьми, и предложила дать ей при дофине должность, которая предоставит ей право и средства следить за нею. Это привело, как мы видели, к назначению герцогини де Ришелье придворной дамой королевы посредством назначения мужа ее на должность почетного кавалера, чтобы он исполнял последнюю, а потом продал, за сколько сможет, хотя получил бесплатно; оба они принадлежали к давним и близким друзьям г-жи де Ментенон, которая вместе с супругой маршала де Рошфора была сделана второй гардеробмей-стериной дофины. Непонятно было различие между обеими дамами, ведающими гардеробом; достаточно было одной, и назначение второй вызвало всеобщее возмущение. Другая гардеробмейстерина издавна привыкла заискивать перед министрами и королевскими любовницами и теперь думала лишь о том, как бы угодить новому светилу, взошедшему в пору своей осени. Она льстила себя надеждой занять место герцогини де Ришелье, которая была гораздо старше ее и к тому же болела, однако обманулась: король предпочел герцогиню. Мы уже видели, как и почему г-жа де Ментенон произвела в эту должность г-жу д'Арпажон, к великому удивлению двора и еще большему изумлению самой г-жи д'Арпажон.
Невзирая на все это окружение, в душе и помыслах дофины взыграла немецкая надменность. Монсеньер, недолюбливавший г-жу де Ментенон, не препятствовал супруге. В ту пору он был близок с принцессой де Конти, которая во всем направляла его и, как дочь г-жи де Лавальер, не имела ничего общего ни с детьми г-жи де Монтеспан, ни с их гувернанткой и держалась ото всех них в стороне. Но она не любила и дофину, [141] опасалась ее соперничества, а паче того — доверия, что ей оказывал Монсеньер. Поэтому она ничуть не огорчалась, видя, что та недружелюбна с г-жой де Ментенон и таким своим поведением и манерами восстанавливает против себя короля, рискуя утратить всякое значение, что и произошло. С ней совершенно перестали считаться. Поговаривают, будто принцесса де Конти, надушенная сверх всякой меры, долго сидела совсем рядом с дофиной, когда та разрешилась герцогом Беррийским. Но, как бы то ни было, после этого недолгая жизнь дофины была одной сплошной болезнью, то усиливавшейся, то ослабевавшей, а смерть ее принесла облегчение мужу, свекру, а более всех свекрови, которая через четырнадцать месяцев избавилась и от Лувуа. Тут-то у г-жи де Ментенон с новой силой возродились надежды на обнародование ее брака с королем. Этому могли бы препятствовать Монсеньер и Месье, но они находились в такой зависимости от короля, что их мнения на этот предмет совершенно не брались в расчет. При дворе шли, как уже сообщалось выше, весьма упорные слухи, что признание брака неминуемо, и связывалось это с тем, что покои королевы, оставшиеся запертыми со дня смерти дофины, открыли якобы для того, чтобы показать двору великолепные облачения, вышитые в четыре литургических цвета, которые король посылал страсбургской церкви; рассказывали и о странных словах, которые прилюдно во время малого ужина высказал в глаза королю об объявлении брака Тоннер, граф-епископ Нуайонский.
141
Мария-Анна Баварская, супруга Монсеньера, старшего дофина.
Тогда все уже было готово, чтобы объявить о браке. Но король, помня еще обо всем происшедшем ранее, посоветовался с прославленным Боссюэ, епископом Мо, и Фенелоном, архиепископом Камбре; оба они отговаривали его и вторично, на сей раз окончательно, удержали от неразумного поступка. Архиепископ уже был в скверных отношениях с г-жой де Ментенон из-за дела г-жи Гийон и не имел надежды поправить их из-за епископа Шартрского Годе, как о том рассказывалось в свое время, но был еще в достаточном доверии у короля, каковое вскоре окончательно утратил. Боссюэ избежал немилости, да и г-жа де Ментенон по многим причинам не интриговала против него. Годе, полностью державшему ее в руках, нужны были имя и перо Боссюэ, чтобы расправиться с Фенелоном. Король не отдалял от себя Боссюэ по привычке и из уважения, а равно и по глубокому доверию, которое тот сразу по возведении в епископский сан приобрел у короля, посвящавшего его во многие свои тайны во времена распутной жизни; кроме того, он оказал г-же де Ментенон весьма значительную услугу, [142] хотя не ставил себе это целью. То был человек, которому честь, добродетель и прямота были столь же присущи, как ученость и широкая эрудиция. Должность воспитателя наследника престола сблизила его с королем, который неоднократно обращался к нему, когда терзался узрызениями совести по поводу своей жизни. Боссюэ нередко выговаривал ему с откровенностью, достойной первых веков христианства и первых епископов. Не раз он прерывал позорную связь короля, имея смелость не отставать от него, хотя тот его избегал. В конце концов он добился прекращения этого предосудительного сожительства и увенчал свои старания последним ударом, который навсегда удалил г-жу де Монтеспан от двора. [143] Г-жа де Ментенон, хоть и достигнув вершины успеха, не могла чувствовать себя спокойной, видя, что ее бывшая покровительница остается при дворе и что король ежедневно навещает ее. Г-же де Ментенон казалось, что это не только сокращает время пребывания короля с ней, но и урезает ее власть. Более того, она не могла избежать выражения г-же де Монтеспан если уж не прежней почтительности, то хотя бы общепринятых знаков внимания и уважения. К тому же г-жа де Монтеспан напоминала ей о былом униженном положении, горькие и выразительные свидетельства которого та без всяких церемоний частенько давала ей. Ежедневные публичные визиты короля к своей бывшей любовнице, всегда происходившие между мессой и обедом, чтобы сократить их, насколько возможно, но в то же время соблюсти приличия, являли собой весьма забавный контраст с долгими часами, которые он каждый день проводил у той, кто некогда была служительницей первой, а теперь, не будучи названа ни любовницей, ни супругой, стала средоточием двора и государства. Уход г-жи де Монтеспан, которая никогда уже не вернулась ко двору, был великим облегчением для г-жи де Ментенон, и для нее не было тайной, что этим она целиком обязана епископу Мо, которого под конец неоднократно призывала для этого ко двору.
142
В 1675 г. Боссюэ удалось настоять на временном удалении мадам де Монтеспан, которая в январе 1676 г. разрешилась дочерью, мадемуазель де Тур, впоследствии узаконенной.
143
В марте 1691 г. мадам де Монтеспан окончательно покинула свои апартаменты в Версале, которые перешли к герцогу Мэнскому, ее сыну, и удалилась в монастырь св. Иосифа.
То было время полнейшего и теснейшего единения г-жи де Ментенон и герцога Мэнского; она тогда как бы усыновила его, и с тех пор их союз все более укреплялся и усиливался, открыв ему дорогу к небывалым почестям, которых он достигал одна за другой, и привел бы его в конце концов на престол, если бы только это было в силах его давней сторонницы. Герцог Мэнский слишком давно был приближен к королю, чтобы уже в самом начале не заметить нарождающийся фавор г-жи де Ментенон, его стремительное развитие и не понять, что самыми первыми следствиями его станет опала г-жи де Монтеспан. Не было человека, который равнялся бы герцогу Мэнскому умом, а также хитростью, прикрываемой самыми чарующими манерами, сочетавшимися с самым естественным, простым, а то и простоватым видом: никто с такой легкостью не менял манеру поведения; никто лучше его не умел знакомиться с людьми, знакомство с которыми было ему выгодно; ни у кого в запасе не было больше уловок, приемов, ходов, чтобы втереться к ним в доверие; ни один человек не скрывал столь честолюбивых и всеобъемлющих замыслов под личиной святоши, отшельника, философа, нелюдима, тем паче что скрывать их помогала его крайняя трусость, проявлявшаяся во многом. В своем месте его характер уже был описан, [144] и здесь мы касаемся его лишь в связи с событиями, о которых идет рассказ, без намерения останавливаться более подробно. Герцог Мэнский рано понял щекотливость своего положения между матерью и гувернанткой, непримиримо соперничающими за сердце короля. В то же время он понял, что мать будет для него тяжкой обузой, тогда как от гувернантки он может ожидать всевозможных благодеяний. Он тут же пожертвовал матерью. Он вошел в сношения с епископом Мо, чтобы ускорить удаление своей матери, ставил себе в заслугу перед г-жой де Ментенон, что торопил г-жу де Монтеспан выехать в Париж, дабы никогда больше не появляться при дворе; он даже взял на себя обязанность передать матери приказ короля, причем совершенно недвусмысленный, и без всяких церемоний выполнил эту обязанность, заставив г-жу де Монтеспан подчиниться, чем выказал безмерную преданность г-же де Ментенон. После этого мать долго не хотела его видеть, их отношения совершенно испортились и никогда уже не стали по-настоящему добрыми. Но он крайне мало этим огорчался. За него стояла та, кто царствовала до смерти короля; он мог пользоваться ее благорасположением всю жизнь, и она всю жизнь была беспредельно привязана к нему.
144
См.: Т. 2, рр. 939–940.
После этого решительного события — окончательного изгнания г-жи де Монтеспан — судьба г-жи де Ментенон исполнилась нового блеска. Вторично потерпев провал с признанием своего брака, она поняла, что возвращаться к этому больше не стоит, и нашла в себе достаточно сил, чтобы спокойно снести неудачу и не готовить себе опалу, настаивая на объявлении себя королевой. Почувствовавший облегчение король был признателен ей за такое поведение, удвоившее его привязанность, расположение и доверие к ней. Вполне возможно, она рухнула бы под бременем величия, которое хотела присвоить себе; теперь же она все более усиливалась благодаря сохранению своей весьма прозрачной тайны.
Не следует, однако, думать, будто ей не требовалось исхитряться, чтобы пользоваться своим положением и поддерживать его. Напротив, ее царствование было цепью сплошных уловок, царствование же короля — цепью постоянных одурачиваний. Она никогда не принимала у себя и никому не отдавала визитов; исключений было крайне мало. Так, она навещала английскую королеву и принимала ее у себя, несколько раз бывала у своей ближайшей подруги г-жи де Монше-врейль, которая беспрепятственно проходила к ней. После ее смерти г-жа де Ментенон навещала г-на де Моншеврейля, но всего несколько раз; он же мог приходить к ней, когда пожелает, но ненадолго. Герцог де Ришелье всю жизнь имел такую же привилегию. Иногда она бывала также у г-жи де Келюс, своей племянницы, а та часто навещала ее. Если же раз в два года она приезжала к герцогине дю Люд или другой столь же высокопоставленной даме, а таких было три-четыре, не больше, то это уже рассматривалось как отличие и об этом шли разговоры, хотя это был обычный визит. Г-жа д'Эдикур, ее старинная приятельница, тоже могла приходить к ней почти всегда, когда хотела, а в последнее время — маршал де Вильруа, иногда д'Аркур, более же никто. Принцесса дез Юрсен во время своего блистательного приезда в Париж часто бывала у нее, особенно в Марли, и г-жа де Ментенон однажды сделала ей визит. Ни одну принцессу крови и даже Мадам она ни разу не посетила. Ни одна из названных дам не навещала ее, за исключением аудиенций, каковые бывали крайне редко и всегда бурно обсуждались. Когда же ей случалась необходимость побеседовать с дочерьми короля, что бывало нечасто и обыкновенно только для того, чтобы устроить им выволочку, она посылала за ними; они приезжали к ней, трепеща, а выходили в слезах. Для герцога Мэнского двери у нее всегда были открыты, где бы это ни происходило; герцог де Ноайль после женитьбы тоже приходил к ней, когда хотел, его отец — с соблюдением всяческих церемоний, мать же — весьма редко и только когда позволят: король и г-жа де Ментенон ее не любили и побаивались. Кардинал де Ноайль до ссоры из-за буллы виделся с нею регулярно раз в неделю, как правило, в тот день, когда у него была аудиенция у короля; впоследствии кардинал де Бисси встречался с нею, когда хотел, а кардинал де Роган достаточно редко. Брат, [145] пока он был жив, весьма огорчал г-жу де Ментенон. Он мог прийти к ней в любое время, донимал ее разговорами о загробной жизни и нередко позволял себе всякие выходки. На нее он имел влияние, в обществе же — совершенно никакого. Ее невестка [146] никогда не появлялась ни при дворе, ни в свете; г-жа де Ментенон общалась с ней скорей из жалости, но отношений между ними почти никаких не было: изредка она обедала с невесткой и позволяла той приехать в Версаль, но не чаще двух-трех раз в год и ночевать не больше одной ночи. Епископ Шартрский Годе и архиепископ Руанский Обиньи встречались с нею только в Сен-Сире.
145
Шарль, граф д'Обинье (1634–1703), с 1691 г. — воспитатель герцога Беррийского.
146
Женевьева Пьетр. Она «безобразна», писала Франсуаза д'Обинье брату 25 февраля 1678 г.
Получить у нее аудиенцию было почти столь же трудно, как у короля, и те немногие аудиенции, которые она соглашалась дать, почти всегда проходили в Сен-Сире, куда к ней являлись в назначенный день и час. Люди незначительные и даже бедняки, равно как сановники, желая поговорить с ней, подкарауливали ее в Версале при выходе или при возвращении в ее покои. Но тут у них было не более минуты, и ее еще надо было поймать. Маршалы де Вильруа, Аркур, частенько Тессе, а в последнее время и Водемон разговаривали с нею именно таким образом, и, если это происходило, когда она возвращалась к себе, они провожали ее только до ее приемной, где она резко обрывала разговор. Так говорили с нею очень многие, я же — никогда, кроме тех случаев, о которых уже упоминал. Очень немногие дамы, к которым король привык и которые были приближены к нему, виделись с нею в часы, когда у нее не было короля, и только некоторые из них, причем крайне редко, обедали с нею.
Утро ее начиналось очень рано и всегда было заполнено таинственными аудиенциями по делам благотворительности или духовного наставничества; иногда она принимала какого-нибудь министра, много реже — кого-нибудь из командующих армиями, причем последних лишь в том случае, если они хотели что-то ей сообщить частным образом, как это делали маршалы де Вилар, де Вильруа, Аркур, а иногда Тессе. Довольно часто часов в восемь, а то и раньше она делала визит какому-нибудь министру. Изредка обедала у него с его женой в особо избранном обществе. То была великая милость и повод для пересудов, хотя не влекло за собой никаких последствий, кроме зависти и почтения. Г-н де Бовилье с самых первых дней очень долго принимал ее на таких обедах чаще всех, покуда епископ Шартрский Годе не подставил ему ножку и не положил конец успехам Фе-нелона, который был оракулом у Бовилье. Больше всего дел у г-жи де Ментенон было с министрами, возглавлявшими военное, а особенно финансовое ведомство, [147] и с ними она поддерживала самые тесные отношения. К другим же министрам она ездила редко и даже более чем редко, причем только по делам, в том числе государственным, и только утром, никогда не оставаясь у них обедать.
147
Барбезье, Поншартреном, Шамийяром, Демаре и Вуазеном.