Меншиков
Шрифт:
Версия Вильбоа о возвращении детей Меншикова из ссылки тоже сомнительна. Если бы Меншиков имел вклады в иностранных банках и эти вклады достались Александре в качестве приданого, когда она выходила замуж за Густава Бирона, то об этом непременно бы написал Александр Меншиков-сын в челобитной императрице Елизавете, о которой было сказано выше. Но в челобитной о вкладах ни слова. Между тем историки, опираясь на Вильбоа, перенесли сообщаемые им сведения на страницы своих исследований.
Что касается прочих сюжетов в анекдотах Вильбоа, то они изобилуют таким количеством сменяющих друг друга драматических ситуаций, что их нагромождение ставит под сомнение достоверность всего построения автора.
Скончался
Падение Меншикова произошло в то время, когда он достиг наибольшего могущества, славы и богатства. Все это баловню судьбы досталось шутя. Будто бы шутя он и расстался с тем, что имел. В опале он сохранил то, что не в силах были отнять у него противники, – самообладание и оптимизм. Он стоически переносил ссылку. Поверженный, он не обращался с просьбами к победителям. Кончал он жизнь с топором в руках, с чего начинал свою умопомрачительную карьеру. Умению владеть топором он обучился на Саардамской верфи. В Березове эти навыки пригодились ему, чтобы срубить церковь.
Попытка объяснить падение Меншикова была предпринята еще современниками события. В фонде Походной канцелярии князя Меншикова хранится сочинение с перечислением всех прегрешений князя, которые, по мнению автора, обусловили его ссылку. Сразу же оговоримся, что анонимный автор, несомненно иностранец, располагал абсолютно недостоверными сведениями, скорее всего, слухами, ходившими в столице, досужими разговорами, лишенными всякого вероятия. Тем не менее и слухи, несмотря на свою нелепость, представляют известный интерес, ибо отражают восприятие современниками совершившегося. Оно в первую очередь потрясло князя и его семью, но не оставило равнодушным и население столицы.
В представлении анонима светлейший выглядит исчадием ада, средоточием всех возможных пороков, виновником многих преступлений, как совершенных, так и им задуманных.
Начнем с того, что заявление о симпатиях, проявляемых народом к бывшей царице Евдокии Лопухиной, относится к числу вымыслов анонима, – память о ней за тридцатилетнее пребывание в заточении давно выветрилась. О ней царь напомнил подданным в 1718 году, но указ представлял инокиню-блудницу в столь неблаговидном свете, что она своим поведением не могла вызвать ничего, кроме осуждения. Аноним, далее, всю вину за то, что царевич Алексей и бывшая супруга Петра были «жестоко» содержаны, возложил на Меншикова, поскольку царь установил режим их существования с его совета.
Петр будто бы склонен был перевести Евдокию «из тесного сохранения или темницы в другое веселое место или местность», но князь в интересах своей безопасности убедил его не делать этого, так как «из народа многие ей, принцессе, склонны».
Верно, что Меншиков не питал нежных чувств ни к Евдокии, ни к ее сыну. Но столь же верно и другое – условия содержания бывшей царицы определял не Меншиков, а царь – он распорядился отправить бывшую супругу в Новоладожский монастырь еще во время своего пребывания в Москве, тогда, когда Меншиков находился в Петербурге. Светлейший являлся всего лишь исполнителем царской воли, поскольку монастырь находился на территории, подвластной петербургскому губернатору. Документы свидетельствуют о противоположном – после смерти Петра режим содержания «известной персоны», то есть Евдокии, был облегчен. Правда, указ на этот счет исходил от императрицы, но совершенно очевидно, что его никогда бы не издали и тем более не претворили в жизнь, если бы он противоречил интересам Меншикова. Указ повелевал «известную персону пищею довольствовать, чего когда пожелает», разрешив расходовать на дневной рацион по одному рублю. Кроме того, велено выдавать на одежду и обувь по 100 рублей в год. В январе 1726 года было отправлено распоряжение капитану Маслову, командовавшему караулом: «Извольте на пищу содержащейся известной персоне покупать крупитчатую добрую муку и держать папошники и пирошки и протчее кушанье ежедневно хорошее». Лицо, отдавшее это распоряжение, интересовалось еще одним вопросом: «Имеется ль при ней для держанья кушанья хорошей повар».
Сказанное, однако, не исключает, что «известную персону» продолжали содержать в строгой изоляции. Она была настолько строгой, что шлиссельбургский комендант Степан Буженинов в апреле 1727 года доносил Меншикову, что капитан Маслов одержим тяжелым недугом и «для надзирания не может ходить в светлицы», а сам он, комендант, заглядывать в них «опасен».
Меншикову можно инкриминировать лишь желание уязвить самолюбие инокини Елены, переезжавшей из Шлиссельбургской крепости в Новодевичий монастырь в Москву.
«Возок» ей был предоставлен настолько ветхий, что потребовалось немало времени для его ремонта. Это и явилось причиной задержки ее переезда.
Столь же необоснованным выглядит обвинение Меншикова в жестоком содержании царевича. Времена, когда царь прислушивался к советам фаворита, давно канули в прошлое. Заявление анонима свидетельствует всего лишь о его неосведомленности об истинном отношении царя к князю.
Аноним, далее, сообщает, что Екатерина умерла от того, что «нещастливое или отравленное питие получила». Правда, автор остерегается от категорического утверждения, что царица была отравлена Меншиковым, он в данном случае осторожен, пишет, что «имеет розыскано быть, от кого оное произошло», но намек на Меншикова прозрачен, ибо сюжет помещен в абзаце, посвященном изложению «вин» князя.
Автор анонимного сочинения не преминул обвинить Меншикова и в том, что он перевел в Амстердамский и Лондонский банки «многие суммы денег» – версия, не подтвержденная ни одним источником, о чем мы уже писали.
Наряду со зряшными обвинениями, основанными на непроверенных слухах, аноним писал и о невыдуманных действиях Меншикова, которые в конечном счете оказали влияние на его судьбу. К ним относится расправа князя с противниками его матримониальных планов. Автор, однако, ошибочно полагал, что светлейший по отношению к ним «напрасные оклеветании и обвинении учинил», хотя известны подлинные намерения некоторых авторов воспрепятствовать осуществлению его мечты.
Невозможно также защитить Меншикова от обвинения во «властолюбии для возвеличения фамилии своей», выразившемся в намерении выдать дочь свою замуж за императора. Согласимся и со справедливым упреком анонима в адрес князя, который, опасаясь враждебных акций супруги герцога Голштинского, дочери Петра, Анны Петровны, да и самого герцога, поспешил выдворить их из России.
Таким образом, в пространном перечне «вин» Меншикова лишь небольшую долю их можно признать обоснованными. Если бы все, о чем повествовал аноним, соответствовало истине, то наверняка бы это вошло в проект указа о «винах» Меншикова, так и не увидевший свет.
Авторы дореволюционных работ связывали охлаждение Петра II к Меншикову с двумя поступками светлейшего, якобы ущемлявшими престиж императорской власти и поэтому вызвавшими недовольство юнца. Первая размолвка на этой почве состоялась 12 июля, когда Петр ко дню рождения своей сестры Натальи Алексеевны решил подарить ей 10 тысяч рублей. Меншиков, тогда болевший, случайно встретил слуг, тащивших подарок, и велел отнести деньги на место, а Петру выговорил, что подобная расточительность неуместна, ибо казна пуста и надобно экономить. Второй раз Меншиков вызвал гнев Петра тем, что во время освящения церкви занял кресло, предназначавшееся для царя.