Меншиков
Шрифт:
Передал ли несмышленый «детина молодой» слова Долгорукого графу Морицу, мы не знаем, но 13 июля Меншиков получил новое донесение из Митавы, из которого явствовало, что Мориц отправился в Литву «видеться з друзьями и просить, чтоб на литовском трибунале элекцию (избрание. – Н.П.) его утвердили». Но 17 июля Мориц вновь появился в Митаве.
И Меншиков, и Долгорукий были отозваны в столицу.
Пока Меншиков находился в Митаве и с княжеской щедростью расточал угрозы, оберраты выражали покорность и на все соглашались. Но стоило ему выехать в Ригу, как они проявили такую строптивость и непослушание, что ни уговоры, ни угрозы Долгорукого на них не действовали.
Уже 3 июля Долгорукий, имея в своем распоряжении копию «обещательного письма» (приглашения депутатов прибыть на сейм), «высмотрел» в нем, «что во оных имянно не пишут того, чтоб прислали сюда
Впрочем, канцлер обещал поговорить с другими министрами, но «не чает, чтоб они могли то зделать». «Прошу вашу светлость, – заканчивал свое послание Меншикову Долгорукий, – приказать на сие ответу ко мне отписать, дабы я знал, чем завтра поутру мне с ними то окончать».
Можно представить, как был разъярен Александр Данилович и сколько бранных слов произнес он в адрес склонных к обману оберратов, когда получил это известие от Долгорукого. Успокоившись несколько, он 4 июля велел сочинить два письма, адресованных в Митаву: одно Долгорукому, другое канцлеру Кайзерлингу. Тон письма к канцлеру был достаточно резким и даже ультимативным. Меншиков писал, что он осведомлен о нежелании канцлера и оберратов вызывать депутатов и выполнять обещание открыть сейм через десять дней. «Ежели ж будете производить к продолжению какой обман, то ис того произойти может худое следование. […] Я уповаю, что ваша милость рассудит к предосуждению высокие чести, е. и. в., ис чего ни малого добра следовать не может, но наипаче через такие свои поступки можете привесть всю землю в несчастие». [347]
347
Там же, д. 6, л. 12.
Послание Александра Даниловича курляндскому канцлеру составлялось, как видно, под воздействием эмоций и могло вызвать немало неприятностей. Поэтому опытный дипломат, прочитав письмо, воздержался от вручения его адресату, а светлейшему ответил, что, поступая так, он руководствовался по крайней мере тремя соображениями.
Во-первых, «по указу е. и. в. представляет он (Долгорукий. – Н.П.) его светлость тамо в кандидаты, а его светлость понуждает к собранию сейма противно их воли, ибо удобнее то его светлости делать ласкою, а не с озлоблением».
Во-вторых, письмо содержит угрозы, которые должны были привести к военному конфликту: светлейший обвинял оберратов в попрании чести императрицы; Долгорукий видел за этим обвинением далеко идущие следствия – «сие ему мнится зело сильно написано, ибо ежели он (Кайзерлинг. – Н.П.) по тому его светлости письму того дела не поправит, то по всем регулам упустить того никак будет нельзя, а наказать их кроме разорения нечем. А тот способ остатней».
Наконец, в-третьих, не следует прибегать к угрозам – вдруг оберраты заупрямятся. Упрямство нельзя оставить без последствий, точнее, без наказания. Осуществляя его, Россия ввергнется в конфликт с Польшей, которая «то за великую противность принять может». [348]
348
РГАДА, ф. 198, д. 225, л. 38, 39.
Подобного внушения светлейшему выслушивать не доводилось, видимо, много лет. Но скандала удалось избежать, Данилыч стерпел и внял разумным советам. Более того, он даже остался доволен, ибо отправил в подарок Долгорукому два бочонка венгерского с посланием: «Изволите, ваше сиятельство, принять и во здравие употреблять». [349]
Согласившись с доводами Долгорукого, что передавать письмо Кайзерлингу нецелесообразно, Меншиков не расставался с мыслью, что оберратам все же следует пригрозить, и в очередном послании поручил Долгорукому разъяснить, причем «в обчестве, а не порознь», публично и всем, что их отказ вызвать депутатов в Митаву на сейм будет воспринят императрицей «за знак уничтоживанья склонности к протекции ее величества». То есть Долгорукий должен был пригрозить непокорным оберратам вторжением русских войск в Курляндию. Напротив, если они изберут в герцоги угодного России кандидата, то Курляндии будет гарантирована не только «протекция», но и сохранение ее суверенитета.
349
АВПР, ф. 63, д. 8, л. 40.
Переговоры, употребляя современную терминологию, зашли в тупик или, как выразился Долгорукий, «здешнее дело стало». Меншиков полагал, что он исчерпал все аргументы, кроме одного – силы. Он и обратился к императрице за разрешением на ввод в Курляндию русских войск.
«И понеже, по-видимому, явный их во всем отказ и обман, того ради ваше величество не изволите ль повелеть для предупреждения тех их факций, не допуская до совершенного действа, генералу Бону с командою или нескольким полкам, когда прибудут к Риге, вступить в Курляндию, то надеюсь, что все курлянчики иного мнения воспримут и будут то дело производить к лутчей пользе интересов вашего величества. Буде же обходитца с ними ласково, то не надеюсь от того их замышленного дела отвратить». [350]
350
РГАДА, ф. 198, д. 321, л. 17, 18.
В Петербурге чрезмерная настырность князя вызвала поначалу настороженное, а затем и резко отрицательное отношение.
Уже в указе 11 июля проскальзывает явное недоверие к действиям Меншикова.
«Но что надлежит до того, что вы их принудили держать новый ландстаг, дабы учинить избрание вновь по предложению князя Василия Лукича, то мы не знаем, будет ли то к пользе к нашим интересам и к нашим намерениям, понеже мы избрание графа Морица наипаче тем опорочили, что оное учинено противно правам Речи Посполитой».
Но столь же будет «противно правам Речи Посполитой» приемлемый для России герцог, ибо кандидатура его не была согласована с поляками, а курляндские чины не перестанут заявлять о том, что избрание производилось по принуждению. Указ выражал опасение, чтобы «ссоры с королем и Речью Посполитой вдруг не учинить».
Недоверие к Меншикову выражалось в том, что отныне он должен был принимать решения только после обсуждения вопроса с В. Л. Долгоруким – «с общего с ним согласия».
Указ Меншикову 11 июля был недобрым предвестником. Вслед за ним последовал отзыв светлейшего из Риги в Петербург под благовидным предлогом: в столице, дескать, нуждались в его советах по поводу «некоторых новых и важных дел». Хлопоты о судьбах герцогской короны Меншиков вручил Долгорукому, но и тому долго заниматься ими не довелось – 19 июля именным указом ему тоже следовало выехать из Митавы. Поскольку курляндцы «и доныне, – сказано в указе, – в вызывании сейму зело стоят упорно, объявляя, что то будет их правам противно, того для вам долго там быть незачем, но получа сие, не мешкав, поспешайте к нам». [351]
351
АВПР, ф. 63, 1726, д. 8, л. 19–23.
Итак, два главных действующих лица в курляндской эпопее были отозваны именными указами. А какова была судьба третьего лица, причастного к делу, – П. М. Бестужева?
После приезда в Митаву Долгорукого имя Бестужева перестает фигурировать в официальной переписке: не без того, что его заслонил собой влиятельный и стоявший на более высокой ступени служебной иерархии В. Л. Долгорукий. Но главная причина, почему Бестужева отстранили от дел, была в неудовольствии князя.
Поначалу отношения между Бестужевым и Меншиковым были доброжелательными. Во всяком случае письма Бестужева к Меншикову свидетельствуют о постоянной готовности Петра Михайловича оказывать разного рода услуги светлейшему: то он взыскивал с курляндской шляхты деньги, одолженные у Меншикова, то посылал светлейшему в подарок платки, то извещал его о модах и одежде, то подыскивал модного портного, который бы согласился приехать в Петербург, чтобы обслуживать княжескую семью. В одном из писем Бестужев клялся Меншикову в верности и признательности не только за себя, но и за своих детей и убеждал его, что «акроме высочайше милостивой вашей высококняжеской светлости протекции на свете себе нигде не имею и другого инде не ищу». Правда, в письмах 1723–1724 годов личные мотивы исчезли, и письма Бестужева стали сугубо служебного характера. После двухлетнего охлаждения отношения вновь наладились, и Бестужев в мае 1725 года просил князя принять какой-то «малой презент». [352]
352
РГАДА, ф. 198, д. 391, л. 30, 40, 44, 46, 51, 67.