Меншиков
Шрифт:
Прошлое во взаимоотношениях Бестужева и Меншикова, как видим, хотя и не было совершенно безоблачным, но не дает оснований говорить о закоренелой неприязни, ни явной, ни скрытой. И вдруг над головой Бестужева разразилась гроза – по настоянию Меншикова его срочно вызвали в Петербург для следствия. Князь в письме к Долгорукому потребовал, чтобы тот выпроводил Бестужева из Митавы в течение двух дней после получения письма, «хотя б оный был, как ваше сиятельство объявляете, весьма болен». [353]
353
Там
Чем не угодил Бестужев полудержавному властелину?
Смысл предъявленных Бестужеву обвинений сводился к тому, что он не только не противодействовал поползновениям Морица на герцогскую корону, но даже потакал его притязаниям. В то же время он не радел об интересах Меншикова. Его обвиняли в том, что он мало противодействовал созыву элекционного сейма. Среди «курлянчиков», полагал Меншиков, были лица, считавшие его созыв противозаконным, но Бестужев, вместо того чтобы поддержать их возражения, присоединился к тем, кто домогался созыва сейма и избрания Морица. Другое прегрешение резидента состояло в том, что он поддержал требование сторонников Морица, чтобы в честь его избрания был отслужен молебен. Когда суперинтендант возразил канцлеру Кайзерлингу, что молиться за Морица еще рано, то последний будто бы ответил: «Сего часу у меня был Бестужев, который сие хочет, чего для исполнить надлежит».
Вина Бестужева, далее, усматривалась и в том, что он якобы встал на защиту некоего шляхтича, совершившего тяжкое преступление – заколол придворного музыканта. Сейм ходатайствовал об освобождении шляхтича от наказания, и Бестужев, вместо того чтобы предать убийцу суду, – простил его. «И тако сей невинной пролитие крови остался на нем, Бестужеве». Но главное, в чем обвинялся Бестужев, – это что он не противодействовал матримониальным планам Морица и Анны Иоанновны. При этом следовали записи диалогов: «Приехав Бестужев к лантгофмейстеру, сказал: „Имею-де я указу от е. и. в., чтоб князя Меншикова им представить“.
Лантгофмейстер ему ответствовал: „Ты-де слуга герцогини, а стараесся о том, что против ее интереса. Я-де и ты давно уже думали о принце Морице, чтоб ему допомогать и супружество с ее высочеством исходатайствовать. А ныне говоришь о князе Меншикове. Он-де на герцогине жениться не может. Для чегоде ты делаешь противо интересу герцогини“.
Бестужев: „То-де правда“».
Обвинения основывались на слухах, досужих разговорах и догадках. Неопровержимых улик у Меншикова не было, и он, чтобы располагать документами и свидетелями, распорядился опечатать документы Бестужева и выслать в столицу его секретаря Шульцига и переводчика Гавриила. И того и другого – «для обличения» Бестужева.
Самоуправство светлейшего вызвало протест Анны Иоанновны. Дело в том, что Бестужев наряду с обязанностью резидента русского двора выполнял и обязанности гофмейстера герцогини и среди опечатанных документов находились дела по управлению вотчинами. Произвол князя был использован Анной Иоанновной как повод для поездки в Петербург с жалобой на него, куда она отправилась 16 июля 1726 года.
В итоге столица империи ожидала приезда четырех человек: Меншикова, Долгорукого, Бестужева и Анны Иоанновны. Отправлялись они туда с разными чувствами и настроениями – одни садились в карету с радостью и радужными надеждами на будущее, другие – отправлялись в неизвестность, преисполненные волнениями и тревогами.
Более всех был рад отозванию в столицу князь Василий Лукич. Указ с повелением ехать в Петербург, подписанный 19 июля, Долгорукий получил неделю спустя и в тот же день, 26 июля, отрапортовал: «…сего числа поеду отсюда ко двору вашего императорского величества». [354]
Князь Долгорукий долгое время жил за пределами России и успел привыкнуть к светской роскоши и блестящему обществу. В последнее время он был послом в Варшаве, а теперь после веселой и беззаботной жизни, где балы чередовались с маскарадами и зваными обедами, ему довелось сидеть в такой дыре, где хотя и был двор, канцлер и министры, но за всей этой опереточной мишурой проступали бедность и затхлая атмосфера глубокого европейского захолустья. Недовольство своей жизнью в Митаве он и не скрывал. Еще не зная об отзыве, Долгорукий писал Макарову 17 июля: «О здешнем вам донести нечего, кроме того, что живу в такой скуке, в какой отроду не живал. Ежели б были у окон решетки железные, то б самая была тюрьма, но только того недостает. Коли час бывает покойный, нельзя найти никакого способу, чем забавитца, такая пустота».
354
АВПР, ф. 63, 1726, д. 11, л. 59.
Волнение и озабоченность не покидали светлейшего с тех пор, как он получил вызов из Риги, и до той минуты, пока, облегченно вздохнув, не закрыл дверь покоев, в которых его принимала императрица. Не случайно Александр Данилович, прибыв в Петербург, отправился не к себе во дворец, в лоно семьи, а во дворец, чтобы развеять сгущавшиеся над собою тучи.
Содержание четырехчасовой беседы Меншикова с императрицей никто не знает. Конечно же, делового разговора продолжительностью в четыре часа Екатерина выдержать не могла, но князю наверняка пришлось немало потрудиться, чтобы отвести угрозу падения.
Итак, Александру Даниловичу удалось устоять. Это была, пожалуй, последняя неприятность, пережитая светлейшим перед окончательным падением.
У Бестужева, выехавшего из Митавы 17 июля, были свои заботы. Мозг сверлила мысль, чем может закончиться столкновение с Меншиковым – хорошо, если наказание ограничится опалой, лишением должности и «отлучением» от двора. Могло быть и гораздо хуже: ссылка в Сибирь не могла считаться, полагал он, самым тяжким для него наказанием.
То, что произошло с Бестужевым, – труднообъяснимо. Известно, что Меншиков не успокаивался до тех пор, пока не сметал с пути своего противника. Бестужев никак не пострадал, но сумел оправдаться и уже в сентябре 1726 года находился в Митаве, откуда продолжал отправлять донесения в Коллегию иностранных дел.
Вполне вероятно, что за Бестужева замолвила словечко тетушке-императрице герцогиня, прибывшая в Петербург раньше, чем там появились Меншиков и Бестужев.
Короче, Бестужев отделался легким испугом. Кто ему, помимо императрицы, помог выкарабкаться из беды? Этого мы не знаем. Ясно, что он обрел мощную поддержку в правительственных кругах, иначе ему было бы не выпутаться из сетей, расставленных Меншиковым. Ясно и другое – силы, поддерживавшие Бестужева, одновременно являлись силами, противостоявшими Меншикову. Это их стараниями были осуждены действия светлейшего в Курляндии, а сам он был отозван в Петербург. Кем они были представлены: Головкиным, Остерманом или Толстым?
Коротко о герцогине. Судьба оказалась к ней такой же неблагосклонной, как и к Меншикову. Подобно светлейшему, курляндская эпопея не принесла Анне Иоанновне ни радостей, ни выгод. Не поправил ее дел и выезд в Петербург.
О цели ее поездки в северную столицу источники сообщают лишь глухие сведения. Перед отъездом она, например, заявила: «Даст Бог я скорее буду в Питербурку, нежели князь Меншиков. Я-де все то зделаю, что желаю». Чего «желала» герцогиня, догадаться нетрудно, – она отправлялась добывать себе Морица в супруги.