Меня нашли в воронке
Шрифт:
Мы же оттащили мешки в сарайчик.
Аккуратно разложили черные кости по сосновым гробам. Места хватило всем.
Потом вынесли их к могиле. Рядом с ней уже стоял высокий, седой батюшка с косматой бородой. В каждый гроб он положил по иконке.
И начал отпевание:
– Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков!
– Аминь!
– запели дребезжащими голосами старушки
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…
Бабушки затеплили свечки, которые раздал священник. А
Герман Васильевич, как истый коммунист и атеист отошел в сторону, о чем-то разговаривая со Степанычем.
Отошли и Виталик с Захаром. За ними Еж. Ну и я тоже.
– Смешно это все… - сказал Захар.
– Что?
– Да религия ваша.
– Точно-точно, - сказал Виталик.
– Тут почти все атеисты лежат. Комсомольцы. А, может быть, и мусульмане есть.
Я не стал спорить. Не люблю спорить о таких вещах. Да еще в такой момент.
Я просто закурил. А Еж пошел смотреть могилы.
– Будешь?
– протянул мне Захар фляжку.
Я глотнул, почти не чувствуя горечи водки. Какая-то другая горечь из сердца забивала все остальные чувства.
Я подошел к ограде кладбища. Совсем рядом столя черный, покосившийся дом. Но жилой. Дым шел из трубы. А на столбы, державшие забор, были надеты каски…
– Сынок, закурить, ёксель, есть?
– тронул меня кто-то за плечо.
Я оглянулся. Передо мной стоял старичок в смешной кепке, делавшей его похожим на гриб. Он улыбался стальными зубами. Двух, кстати, не было.
– Держи, - протянул я ему пачку.
– Две можно, ёксель?
Я кивнул.
Он аккуратно спрятал одну за ухо. Вторую прикурил от моей. Потом протянул руку:
– Иван.
– А по батюшке?
– Иваныч. Хотя батюшки-то, ёксель, не знаю… Найденыш я. И фамилию дали - Найденов.
– Почему найденыш?
– Ак это, ёксель, меня во время войны нашли тут. Поди думаю местный же, раз тут нашли…
– Да кто нашел-то?
– Ак наши, ёксель и нашли… Тута рядом село было. Бои там были… Жуть. Мелкой я был. Мамку-папку не помню. Помню, немцы ходили. Подкармливали, да… Потом наши пришли. Немцев побили. А потом их всех там в селе и положили.
Иван Иваныч всплакнул:
– Молодые все были, сильные, красивые… Полегли там ни за понюшку…
– А вы-то как живы остались, Иван Иваныч?
– Ак это… Ёксель… Девка меня молоденькая из-под огня вытащила. Санитарка, видать, была. Красивая, да. Тадысь меня в ногу и обранило. Вон, глянь…
Иван Иваныч стал стаскивать штаны. Обнажив сатиновые трусы, не первой свежести, он показал кривой шрам на бедре:
– Вишь как, ёксель? Опосля их немец там и побил всех. А я, вишь жив, благодаря девке-то…
Я согласно промычал.
– А я, вишь, все думаю с тех пор, ёксель. Зачем я жив-то остался? Лучше б та девка жива осталася.
– А что, убили ее?
– Агась… Убило ее…
Я помялся и сказал ему:
– Может так надо, чтоб именно Вы, Иван Иванович в живых остались?
– На кой? Вот я трех детей родил. Старшой у меня тута и работал, пьяный напился и под комбайн угодил, средний - в Чечню эту проклятую поехал за деньгами да таки и невернулси, а последыш в Москве бизнесом деньги крутит. Переводы нам с мамкой шлет по праздникам. Тыщу пришлет - мы и рады, все ж помощь. А его ругаем, пусть себе оставляет - жизнь-то дорогая, сам, поди знаешь, и мы ему помочь стараемся. То картошечки пошлем с оказией. То огурчиков… На него вся надёжа.
– Внуки-то есть, Иваныч?
– Поди будут… Сынок, а выпить есть чего, за помин души? Я тебе картошечки отсыплю, а?
– Сейчас…
Я подошел к Захару, молча взял у него фляжку, наплескал крышку от котелка. Отнес деду.
Тот чуть поклонился, принимая водку:
– Благодарствую! Ну, ёксель… За помин души…
Выпил, не отрываясь. Втянул воздух носом. И на выдохе:
– Вкусно… Старуха разорется, ну да ладно. Не в первой. Спасибо, тебе солдатик.
Я провел по камуфляжу грязной рукой:
– Иван Иваныч, я поисковик.
– Знаю я… Все одно - солдатик. Похоронная команда. Ты мне вот, что скажи, солдатик, простит она меня, ёксель, али как?
– Кто?
– удивился я.
– Санитарка-та, что меня вытащила? А? Я, вишь как… Жил, ёксель, работал, хлеб растил, а всё бестолочью вышло. На последыша надёжа, на последыша.
Я смешался, не зная, что сказать.
– Солдатик, а плесни водочки еще, а?
Я кивнул и снова пошел к Захару с Виталиком.
От толпы старушек вдруг отошла бабулька. Молча подошла к Иван Иванычу, дала ему подзатыльник и погнала его с кладбища. Напоследок он мне улыбнулся щербато-железным ртом. Виновато так улыбнулся. Мол, не судьба…
– Придите, последнее целование дадим, братие, умершему!
Я вернулся к могиле.
– Вземше мощи отходим ко гробу…
Батюшка положил в гробы бумажный листок с молитвой.
А потом мужики гробы заколотили и молча стали опускать на веревках в яму.
Один… Второй… Третий… Четвертый…
Мы кинули по горсточке сырой земли.
Потом взяли лопаты. Минут через пятнадцать могила была готова. Мы охлопали ее лопатами, подровняли бока. Через год Степаныч поставит здесь крест.
А памятник стоит в центре.
Подошел Еж:
– Интересную могилу видел. Старик на фотке. Боевой такой. Два «Георгия», две «Отваги», «Слава», «Звезда» и «За боевые заслуги». Жалко, что надпись стерлась. Разобрал только «1953». Интересно…
– Что?
– Да лицо, почему-то, знакомо.
– Покажи, где?
– Да где-то там, в зарослях на том конце. Или в ту сторону? Забыл…
– Вечная память!
– запел священник.
– Вечная память.
Дождик усилился. Словно кто-то там заплакал. Нет, не по бойцам.
По мне. По нам.