Мэри Поппинс в Вишневом переулке

Был канун дня Ивана Купалы. Приближалась самая волшебная ночь года — время, когда между закатом и рассветом может произойти много удивительного. Впрочем, до заката пока было далеко. Солнце, всё ещё яркое, медлило на западе, лениво щурилось, словно не желая уходить с неба.

Оно

по праву гордилось своей работой — земля блестела и переливалась, как хорошо начищенный медный таз, такой блеск долго не потускнеет. Со всех надраенных поверхностей улыбалось Солнцу его собственное отражение: сверкали фонтаны, озёра, оконные стёкла и даже спелые бока вишен в Вишнёвом переулке. «Что может быть лучше солнечного света?» — самодовольно подумало Солнце, глядя, как играет луч на корабельных фонарях в воротах дома адмирала Бума, как блестит медный дверной молоточек мисс Ларк, как отбрасывает солнечный зайчик старая жестяная игрушка, забытая детьми в саду самого маленького домика в переулке. Этот домик был хорошо знаком Солнцу.

«Ни души», — подумало Солнце и кинуло длинный луч в сторону переулка, а после — на островок цветения и зелени, простиравшийся прямо напротив. Знакомое место. Оно стоило Солнцу немалых трудов, ибо откуда же взяться деревьям, цветам и траве без его ежедневного присмотра? Кто станет зеленить побеги, выманивать почку из ветки, согревать готовый раскрыться бутон?

Но вот посреди света и тени всё-таки показалась живая душа.

— Кто же это там, в парке? — подивилось Солнце, разглядывая нелепую фигуру, которая расхаживала по парку взад-вперёд, свистя в свисток и что-то выкрикивая.

Ну, разумеется, это был не кто иной, как парковый сторож. Ничего удивительного, однако, что Солнце не тотчас признало старого знакомого: несмотря на июньскую жару, сторож нахлобучил чёрную войлочную пиратскую шляпу с черепом и окрещёнными костями.

— Соблюдайте правила! Не ходите по газонам! Бросайте мусор в урны! — вопил он что было силы.

Но никто не обращал на него ни малейшего внимания. Люди прогуливались рука об руку, сорили где попало, фланировали по лужайкам с надписью «По газонам не ходить» и совершенно не соблюдали никаких правил.

Полисмен с важностью прохаживался туда-сюда, помахивая дубинкой, и вид у него был такой, словно он хозяин всей земли и земля должна быть этому рада.

Дети раскачивались на качелях, покрикивая, словно вечерние ласточки.

А ласточки распевали свои песни так громко, что совершенно заглушали свисток сторожа.

Адмирал и миссис Бум дышали свежим воздухом на главной аллее, угощаясь арахисом из одного пакета и отмечая свой путь скорлупками.

По морям, по волнам, Нынче здесь, завтра там, —

пел адмирал, не обращая ни малейшего внимания на строгую табличку: «Уличным музыкантам вход воспрещён».

В розарии высокий человек в крикетной кепке, которая явно была ему маловата, макал носовой платок в фонтан и прикладывал его к обгоревшему лбу.

У озера пожилой джентльмен в треуголке из сложенной газеты вертел головой по сторонам, принюхиваясь, словно охотничья собака.

— Ау-у, Профессор! — окликнула его мисс Ларк. Она мчалась по газонам, волоча за собой двух

упирающихся псов.

В честь Иванова дня мисс Ларк повязала своим питомцам по бантику: Варфоломею розовый, Эдуарду [1] — голубой, и собаки готовы были провалиться сквозь землю от стыда. «Что подумают люди?! — спрашивали они себя. — Нас примут за пуделей!»

— Профессор, я ждала вас. Вы, должно быть, сбились с пути.

— Все пути куда-нибудь приводят. Собьёшься с одного — прибьёшься к другому. И потом, ведь вы нашли меня, дорогая мисс Парк. Увы! — Тут Профессор энергично обмахнулся шляпой. — Пустыня Сахара в это время года э-э-э… жарковата…

— Вы не в Сахаре профессор, а в парке. А меня зовут мисс Люсинда Ларк. Разве вы не помните? Я пригласила вас на ужин.

— Ну разумеется! Клубничный проспект. Надеюсь, там прохладнее. Какие у вас милые… гм… пудели.

Эдуард и Варфоломей опустили головы. Сбылись их худшие опасения.

— Да нет же, профессор! Я живу в Вишнёвом переулке. Не будьте же таким рассеянным. Ах, вот и вы! — защебетала она, завидев вдалеке чету Бумов. — Прогуливаетесь? Не правда ли, прекрасный вечер?

— …С якоря снялся моряк молодой, — пропел адмирал. — Много ветров отшумит над волнами, прежде чем Джек возвратится домой. Верно, юнга?

— Да, милый, — отозвалась миссис Бум, — только, может быть, подождём до завтра? Биннакль сегодня готовит запеканку из мяса с картофелем. И яблочный пирог на десерт.

— Запеканку! Нет, это я пропустить не могу. Матрос, отдать якоря! Подождём утреннего прилива.

— Да, милый, — согласилась миссис Бум, хотя отлично знала, что никакого утреннего прилива не будет. И ещё она знала, что её супруг и повелитель не очень-то жаждет снова выйти в море: на корабле ужасно качает, а от качки адмирала тошнит.

— Соблюдайте правила! Не ходите по газонам!

Мимо пробежал сторож, свистя в свисток.

— Стоп, машина! Свистать всех наверх! — Адмирал поймал сторожа за рукав. — На тебе моя шляпа, шкипер. Я выиграл её в честном бою у берегов Мадагаскара. Помнишь, юнга? — обратился он к своей спутнице.

— Как скажешь, дорогой, — отозвалась миссис Бум, давно усвоившая, что соглашаться легче, чем спорить, хотя, разумеется, ей было известно, что пиратская шляпа принадлежит Биннаклю, отставному пирату, содержавшему дом-корабль адмирала Бума в корабельном порядке; кроме того, ни она, ни адмирал в глаза не видали Мадагаскара.

— А я-то думал, что потерял свой череп с костями! Где ты нашёл мою шляпу, акулий сын?

— Она некоторым образом упала с неба. — Сторож неловко переступил с ноги на ногу. — Я надел её, так сказать, по ошибке — у меня и в мыслях не было ничего дурного, сэр.

— Что за чушь! Не пудри мне мозги! Пиратские шляпы не падают с неба! Отдай её миссис Бум. Она всегда переносит тяжести, пока я высматриваю в подзорную трубу землю. — И адмирал поднёс к глазам свою подзорную трубу.