Мэрилин Монро

Беленький Игорь Вениаминович

Но в том-то и дело, что очарование, привлекавшее (и привлекающее) миллионы зрителей в кинотеатры на фильмы с участием Мэрилин, могло быть полным и покоряющим, только если Мэрилин действовала на экране «от себя», если она «присутствовала», была, жила сама собой. Тогда было несущественно, какому сюжету подчинялось действие, как велика была роль, даже какой смысл вкладывался сценаристами и режиссерами в ее появление на экране. Она появлялась, и этого оказывалось достаточно. Но в фильме «Река, с которой не возвращаются» усилиями Преминджера Мэрилин стала не самой собой, а персонажем, героиней, пусть и плохо сыгранной. И именно потому, что на экране возникла некая Кэй, певичка из салуна, стало возможным утверждать, что она плохо сыграна. Последнее не удивляет, ибо исполнительница — непрофессиональная актриса. В этом фильме все слишком надежно, чересчур добротно — и съемки, натурные и павильонные, и игра Роберта Митчума и Рори Колхауна, и сцена погони конных индейцев за плотом, несущимся по реке, и железная связь событий, неотвратимо толкающая маленького Марка к такому же убийству, за которое посадили в тюрьму его отца. Для Мэрилин вся эта профессиональная добротность сценария и фильма была только помехой, и прежде всего потому, что она всерьез участвовала в

сюжете. Нереальность этого участия можно сравнить только с тем, как если бы не только маленький Марк убил Харри Уэстона, но и десятилетний исполнитель роли Марка, Томми Реттиг, одновременно убил бы актера Рори Колхауна, исполнителя роли Уэстона. Двойственность Мэрилин в этом фильме в том и заключалась, что она оказалась не в состоянии ни остаться самой собой, ни сыграть, как положено, свою героиню.

«Есть что-то противоестественное, — писал А. Уинстон в «Нью-Йорк пост», — и в то же время странно возбуждающее в ослепительных и завораживающих гримасках мисс Монро посреди раскинувшихся пейзажей. Сама по себе она следует природным инстинктам… но своим гримом, ненатуральным цветом кожи противостоит природе. Возникает некоторая застылость — правда, ее трудно определить…» Эго очень верноепластическоенаблюдение. Критик А. Уинстон почувствовал ту двойственность, о которой я говорил. Мэрилин и в самом деле действует здесь как бы механически, даже напоминая иногда гофмановскую Олимпию, порождение «искусного механика и мастера автоматов»; у нее нет живой реакции — ее реакции, нет аромата живой плоти (flesh impact), о которой говорил Уайлдер. Это действительно можно назватьзастылостью, но таков результат совместных усилий Преминджера и Лайтес добиться от Мэрилин профессиональной игры. Но ведь все попытки заставить Мэрилин играть, то есть жить чужой жизнью, неизменно заканчивались ничем. Годом раньше, после выхода (и провала в прокате) «программера» «Обезьяньи проделки», режиссер Говард Хоукс разговаривал с Зануком: «Занук позвонил мне и сказал: «Говард, мы рассчитывали, что здесь родится «звезда», а вместо этого мы теряем деньги. Как это, черт возьми, получилось?» Я ответил: «Даррил, вы создаете реализм с помощью абсолютно неземной девушки. Она же — чистейшая выдумка, а вы стараетесь сделать реалистичное кино». Неудача «Реки, с которой не возвращаются» как раз и объясняется тем, что психологическая драма игралась актрисой, рассчитанной на роли, которые не следует играть, женщиной с неземной аурой.

В этом смысле любопытна позднейшая реплика Отто Преминджера: «Студия сперва избаловала ее — а на съемках «Реки» она была невыносимо избалована — до такой степени, что она потеряла всякое представление о том, что в состоянии сделать, а что не в состоянии, а затем, когда выяснилось, что силы ее образа, которой, как полагали, она пользовалась, у нее нет, от нее стали ждать игры, словно от обычной актрисы». После всего, что мы теперь знаем об отношении студийного руководства к Мэрилин, слова Преминджера звучат странно. Уж кого-кого, а Мэрилин у «Фокса» вряд ли особо баловали. Но если вдуматься, окажется, что он недалек от истины. Ее «баловали» в том смысле, что она всегда находилась в центре внимания, пристального и шумного, привычного, впрочем, для шоу-бизнеса с его циклом «спрос — реклама — спрос». Хуже другое: студийное руководство не определило для Мэрилин перечень ролей. Иначе не возникли бы роли вроде Нелл («Беспокойте не стесняясь!») или Кэй («Река, с которой не возвращаются»). В театре это назвали бы неопределенностью репертуара, ибо подбор ролей как раз и соответствует возможностям актера, его амплуа. Представление о том, что она в состоянии сделать, а что — нет, смазывалось еще и постоянными претензиями на то, чтобы «стать очень хорошей актрисой», как имел неосторожность заметить ей Джон Хьюстон. «Вот ею-то я и хочу быть во что бы то ни стало, — тут же отреагировала Мэрилин. — Я хочу совершенствоваться, развиваться и играть серьезные драматические роли. Мой репетитор, Наташа Лайтес, всем говорит, что у меня благородное сердце, но пока им никто почему-то не заинтересовался». Разумеется, эта жалоба не может не вызвать улыбки, но надо учесть, что малообразованная, практически никем не воспитывавшаяся, непосредственная и пылкая Мэрилин действительно обладала «благородным сердцем», а потому особенно нуждалась в профессиональных консультациях. К сожалению, ни Лайтес, ни сменившие ее супруги Страсберг таких консультаций ей не давали, а лишь помогали шоу-бизнесу обыгрывать ее природные данные, ее ауру, то, что Преминджер называет «силой ее образа». На мой взгляд, ни руководство «Фокса», ни даже Страсберги так и не поняли, что единственный образ, который могла создать и создала их подопечная, — это Мэрилин Монро.

Съемки фильма Преминджера проходили хоть и недолго, но трудно — Роберт Митчум даже назвал его «Фильмом, с которого не возвращаются». Бесконечные пересъемки дублей, капризы Мэрилин, требовавшие вмешательства и Занука, и Джо Ди Маджо, конфликты Преминджера с Мэрилин, Преминджера с Лайтес, знакомые уже по съемкам «Ночной схватки» Ланга… Впрочем, какой фильм проходит гладко? Но чтобы читателю было ясно, о чем идет речь, вот несколько свидетельств. Преминджер: «Я независим и не потерпел бы от мисс Лайтес никаких выходок. А она и в самом деле вела себя непотребно… У нас снимался маленький мальчик, которого звали Томми Реттиг, ему было где-то между девятью и двенадцатью годами [45] . Реплики свои он запоминал, а у нас иногда снималось до восемнадцати дублей, и ни в одном он не сбился — ни отсебятины, ни потери выразительности. Но вот однажды я снимал эпизод с ним и Мэрилин, и он сбился и заплакал. «В чем дело?» — спросил я. Ответила его мать, она сказала, что мисс Лайтес беседовала с Томми и заявила ему, что дети-актеры, если они не берут специальные уроки и не совершенствуют свой аппарат, к четырнадцати годам утрачивают талант… Я сказал мисс Лайтес: «Исчезни отсюда в три счета, и чтобы духу твоего не было на площадке, и не сметь приставать к этому мальчику». Но затем я получил телеграмму от Занука…» Как и на съемках «Ночной схватки», Мэрилин поставила Занука перед выбором: если съемки будут продолжены, то только в присутствии Лайтес. «Этот подонок, — говорила она потом Дэйвиду Коноверу, разумея, естественно, Преминджера, — полагает, что он Господь всемогущий. Ну так я так прижму эту картину, что он на «Фокс» больше и не сунется».

45

Т. Реттиг родился в 1941 году, следовательно, к съемкам этого фильма ему шел тринадцатый год. — И.Б.

Если учесть, что Преминджер — не исключение и мало кто из режиссеров, работавших с Мэрилин, в ней души не чаял, то надо признать, что за год, прошедший после «Ниагары», бывшая миссис Дахерти и будущая миссис Ди Маджо сильно изменилась. Скандалы с Лайтес не редкость, и ультиматум от Мэрилин, повторяю, слышал уже Фриц Ланг, но дело никогда не доходило до таких угроз и до такой ярости. Никого из режиссеров Мэрилин прежде не называла, пусть и за глаза, ни «подонком», ни (в другом случае) «надутым ослом». Наверное, в этом виноват был и сам Преминджер, человек, по отзывам многих, жесткий, вспыльчивый и чуждый каких-либо сентиментов. «Отто Преминджер, — вспоминает об этих съемках Шелли Уинтерс, — никогда не славился особым терпением… и фактически запугал Мэрилин до такой степени, что она деревенела… Ее трясло оттого, что она может не запомнить реплик на следующий съемочный день; она была убеждена, что Преминджер с самого начала не желал ее участия в фильме… тайно планировал избавиться от нее, опрокинув плот на середине стремнины, и сослаться затем на несчастный случай. Обычно сложные трюковые эпизоды выполняются каскадерами уже «под занавес» съемок, но Преминджер, не известно почему, снял их вначале и… без каскадеров!» Шелли Уинтерс достаточно трезвая женщина, о чем свидетельствует самый тон ее воспоминаний, и она, конечно, не могла не понимать, что восприимчивую Мэрилин охватило нечто вроде мании преследования.

Не могло не раздражать Мэрилин и общее к ней отношение продюсеров и режиссеров, затрудняюсь даже сейчас сказать, чем объяснимое. Ее воспринимали (да не покажется это вульгарным) просто как «кусок плоти» (piece of flesh). Никто не хотел думать о ней как о человеке, что, естественно, и угнетало, и злило Мэрилин, лишало ее душевного спокойствия и той природной веселости, которая была ей присуща от рождения. Ее близкий приятель, «фоксовский» гример Уайти Снайдер, вспоминал: «Обыкновенно крупная «кинозвезда», прогуливаясь с режиссером, обсуждает эпизод, который предстоит снимать. Но с Мэрилин никто ничего не обсуждал. В ней никогда не ценили ни ум, ни волю, ни талант. Стэнуик, Грэйбл или Гэйбла всегда принимали в расчет, а с Мэрилин неизменно обращались как с аутсайдером». Речь Снайдер ведет как раз о съемках с Преминджером, но разве не ясно из его слов, что не один Преминджер относился к Мэрилин подобным образом?

На этих же съемках выяснилось и еще одно обстоятельство, казалось бы, и не столь уж значительное, но в итоге, на мой взгляд, оно весьма сильно и, главное, разрушительно повлияло на Мэрилин. Здесь мне придется дать слово Гайлсу. «Хотя Мэрилин искренне любила детей, тем не менее каждого ребенка следовало к ней подготовить (обыкновенно это делал кто-либо из родителей), ибо одно ее появление, даже просто известие о ней могло подействовать оглушающе. Десятилетний Томми Реттиг, уже несколько лет работавший в шоу-бизнесе, обратился к священнику, чтобы выяснить, как себя с ней вести, — такое Мэрилин еще никогда о себе не слыхала. В первый же съемочный день она была поражена тем, что, когда он сыграл с ней все свои эпизоды, мать потихоньку и быстро спровадила его, не дав даже сказать «до свидания». Все это не могло не повергнуть Мэрилин в глубочайшее замешательство. К концу третьего съемочного дня она решила выяснить причину его холодности. Улучив тот редкий момент, когда матери его не оказалось поблизости, она спросила его: «Томми, можно мне с тобой минутку поговорить? Вот уже три дня как ты меня избегаешь. Прежде ведь мы никогда не встречались, и я не могла причинить тебе никакого зла. Что же произошло?» Но все, на что хватило юного Реттига, так это сказать: «Мой священник разрешил мне работать с такой женщиной, как вы, и сказал, что все обойдется».

Нетрудно представить себе, что должна была почувствовать, услышав это, Мэрилин. Воспоминания о собственном детстве, и без того острые, и без того усиленные в ней рекламной мифологией, в которую она, дитя времени, и уверовала, натолкнулись здесь особенно болезненно на стену общественного презрения, да еще кем выраженного! Самым обыкновенным мальцом, маменькиным сынком! К таким, как она. К каким «таким»? «Такая женщина, как вы»… Какая? Маленький Томми вряд ли мог это объяснить — он просто повторял чужие слова. Но что имел в виду священник? Слухи? Общественное мнение, согласно которому в Голливуде вообще могли работать только самые отпетые? Актеры издревле считались презираемой профессией. Для них нет ничего святого. А о Монро ходили такие слухи, что можно было напугать кого угодно. Один скандал в «Фотоплэе» чего стоит. Мне труднее понять Гайлса, который, как кажется, от себя утверждает, что детей для встречи с Мэрилин родителям следовало особо готовить. Зачем?

Как бы то ни было, а общая атмосфера в Голливуде, и общественное мнение, и отношение коллег и студийного руководства как бы создавали вокруг Мэрилин особое пространство. Семья… В Голливуде с Мэрилин никто не хотел связываться иначе, как в адюльтерных отношениях. (Вспомнить хотя бы Фрэдди Каргера, отношение которого к Мэрилин весьма показательно.) Ее мужья не имели отношения к Голливуду (за исключением Слэтцера. Ну да его историю мы уже знаем). Актерская карьера… Никто не видел в ней актрисы. (Да это, положим, и правильно, ибо актрисой она никогда не была.) Хуже другое: никто не видел в ней человека, которого следовало бы уважать, с чьим мнением надо бы считаться, чей талант не худо бы признавать. А талант у нее был. Для меня это столь же очевидно, как полное отсутствие актерского дарования. Ее аура. Это и есть подлинный дар, ибо дается чрезвычайно редко — настолько редко, что второй Мэрилин пока что-то и не видно.

Аутсайдер… Да, такой она была от рождения, такой же осталась до конца. Ей никогда не разрешалось стать инсайдером, «своей», «нашей». Своей она была только для зрителей, только они не поражались ее славе, а принимали ее такой, какой видели, — красавицей — «звездой», какой она и родилась. Голливуд же постепенно вытеснял ее на край — и в бизнесе, и в морали. Официально это (деловое) аутсайдерство впервые зафиксировано созданием «Мэрилин Монро продакшнз», в сущности мифической компании, которая обозначила для Мэрилин, хотя бы и призрачную, независимость от опостылевшего ей «Фокса». Учреждение этой компании связано с именем Милтона Грина.