Мерило истины
Шрифт:
Валька отдернул руку. Ластик словно сорвался с невидимой опоры и закачался.
— Чего ты там возишься? — крикнул Виталик из коридора. — Давай скорее!
— Сейчас, — отозвался Валька хрипло.
Он снова протянул руку к ластику, мысленно приказывая ему повторить только что продемонстрированный трюк. Но ничего не произошло. Ластик качался на нитке в соответствии с законами физики. И кончики пальцев Вальки больше не покалывало.
— Валь! Уснул?
— Получилось! — хотел было закричать Валька, но вовремя сообразил, что никаких доказательств у него нет, заставить ластик проделать то же, что и пару секунд назад, не выйдет. Почему-то он не мог управлять этой внезапно проснувшейся способностью.
— Иду! — ответил Валька и сунул линейку с ластиком за пазуху.
Часть
Глава 1
Женя Сомик за свою жизнь так и не приобрел прозвища — ни в школе, ни на улице, ни теперь, в армии. Функцию прозвища успешно выполняла фамилия. Мало того, что она сама по себе была довольно забавной, она еще и очень подходила своему носителю. Женя был юношей крупным, круглолицым, с узкими, точно всегда прищуренными маленькими глазками, и при всей своей неуклюжести обладал удивительной способностью незаметно растворяться в пространстве, словно в мутной воде, если вдруг назревала ситуация, угрожавшая чем-то нехорошим.
Сомик вырос в маленьком поселке Саратовский области, в семье местной интеллигенции. Мать трудилась директором школы (единственной на три окрестных поселка), а отец был баянистом. В молодости, еще до рождения сына, Сомик-старший объездил в составе ансамбля народных инструментов полстраны, а теперь с утра до вечера ковырялся в огороде, ходил за скотиной, и баян брал в руки исключительно по праздникам, предварительно пробудив вдохновение изрядной дозой алкоголя.
До восемнадцати лет Женя жил, вяло созерцая реальность, но не имея ни малейшего желания соприкасаться с ней плотнее, чем его к тому вынуждала социальная роль. Сверстников он сторонился, инстинктивно побаиваясь их шумного общества, а те — хоть он и являлся удобным объектом для насмешек и издевательств — его не трогали: должность Жениной родительницы служила последнему надежной защитой. На поселковую дискотеку Сомик сходил лишь однажды, постоял в сторонке и заметив, что на него начали обращать внимание, неслышно ускользнул в темноту. От непременной помощи по хозяйству Женя тоже предпочитал увиливать, не уставая изобретать отговорки (уроков много, живот что-то болит, голова кружится…), книги его не интересовали, даже увлечение компьютерными играми его почти не коснулось… Единственным развлечением, не оставившим его равнодушным, были телевизионные сериалы. Молодежные, юмористические, женские, детективные — все равно какие. Сомика привлекали именно сериалы, его завораживала предопределенность сюжетов, повороты которых легко можно было предугадать до самых мельчайших деталей; а типовые персонажи, ни при каких обстоятельствах не могущие вырваться за рамки стандартного для своего типа поведения, нравились Жене куда больше реальных людей. Вот бы и в его поселке жизнь стала такой же понятной, интересной и безопасной, как там, за экраном телевизора.
Последний школьный год Сомик прожил в смутной тревоге: близился выпускной, а за ним — предстоящий переезд в город. Мать настаивала на том, чтобы Женя поступил в пединститут, и уже подыскала ему комнату в квартире какой-то престарелой дальней родственницы. Она даже начала потихоньку подпитывать захиревшие за ненадобностью кровные узы деревенскими молочком, сметанкой и яичками. Здравый смысл подсказывал Сомику, что предстоящая ему студенческая жизнь не будет такой незамысловато-увлекательной, как в известном сериале…
Но еще до выпускного суровая реальность жилистым кулаком вдребезги разбила хрустальный колпак, под которым восемнадцать лет уютно дремал Женя. Контролировать проведение единого госэкзамена в поселковую школу прибыл не знакомый инспектор, за последние несколько лет ставший практически другом семьи Сомиков, а какой-то новый, никому не известный. Экзамен провалили все ученики до единого.
И в сознании Жени огненными буквами вспыхнула бальтасарова надпись: АРМИЯ…
То, что происходило с ним в последующие несколько недель, Сомик почти не запомнил. Как будто его засунули в огромную коробку с великим множеством разнообразных отсеков и
— Эй, пацаны, из Саратова есть кто? Екарный компот, только что вокруг одни земляки были… перетасовали всех на станции, хрен что разберешь… Пацаны! А из области есть, из Саратовской?
— Я! — пискнул Сомик.
К нему тут же протиснулся узколицый парень с торчащими, как крылья нетопыря, оттопыренными острыми ушами. Лицо парня показалось Сомику знакомым.
— Из Саратова, что ли? — приблизив свое лицо к лицу Сомика, спросил лопоухий. — Земляк, что ли?
— Земляк… Из Саратова… Почти.
— Чё-то я тебя по распредпункту не помню…
— А я тебя помню, — заверил Сомик. — Ты сигарету у меня два раза просил, потому я тебя и запомнил. А я не курю.
— Да? Ну, наверно… Земляк, значит? Из Саратова?
— Не из самого… Саратова.
— А откуда?
Женя проговорил название своего поселка.
— Чё-то не слышал, — чуть покривился лопоухий. — Это где такой?
Женя сбивчиво начал объяснять, но лопоухий его не дослушал.
— Ну, один хрен, из одной области мы с тобой. Я из Энгельса, знаешь, да?
Этот город, соединенный с Саратовым мостом через Волгу, Сомик, конечно, знал. О чем тут же с радостью сообщил своему новому знакомому. Тот протянул Жене крепкую мосластую руку:
— Двуха!
— А? — не понял Женя.
— Ну, Двуха. Погоняло такое. А так, по-правильному — Игорь зовут. Анохин Игорь. А тебя как?
— Со… Евгений, — ответил Сомик, пожимая протянутую руку. И спросил, удивляясь собственной храбрости: — А почему — Двуха?
— Да это давно… с детства еще. Малым был, дразнили: «Эй ты, голова-два уха!» А потом просто: «Два уха». А потом еще сократили, а то выговаривать неудобно.
Игорь-Двуха, сгорбившись, коряво навис над Сомиком, закрыв его от всех, и, понизив голос, спросил:
— Ты водку употребляешь?
— Ага, — кивнул Женя, хотя водки никогда не пробовал, на домашних застольях ему полагался только стакан пива или — в крайних случаях — рюмочка смородиновой наливки.
— Да, говно-вопрос, конечно, употребляешь, — хрипло рассмеялся Двуха. — Что ты, не мужик, что ли… Пошли, у нас есть маленько, только не водка, спирт. Притырено, чтоб не нашли. Я сам же и притыривал. Знаешь, как? Берешь сырое яйцо, баяном оттуда все жидкое вытаскиваешь, и спиртягу, значит, заливаешь тем же баяном. А дырочку в скорлупе зубной пастой замазываешь. Понял?
Сомик ничего не понял: как это — баяном? Трубочкой, что ли, яйцо и баян соединять и мехами выкачивать-накачивать? Но уточнять не решился. Просто кивнул.
— Это меня братан мой старший научил, — договорил Двуха. — Он сам так в часть ехал… давно уже, еще по два года служили. А наши-то олени поллитровки по трусам распихали, думали, никто не просечет… Офицеры ж не дураки. Видал, как шмонали? Профи! Теперь им, шакалам, ханки хоть до Владивостока хватит. Ладно… Значит, двое нас, земляков, в вагоне. Ты третьим будешь. Гы-гы, третьим будешь!.. — Двуха посмеялся собственному нечаянному каламбуру и добавил: — Ну что, пошли, что ли?