Мерседес из Кастилии
Шрифт:
Санчо привычным жестом повернул руль, чтобы убедиться, что судно хорошо слушается руля, и ответил:
— Я, сеньор адмирал, ваш подчиненный и по вашему приказу готов нести какие прикажете обязанности; для меня все едино, плыть ли в Катай или на луну, в Африку или в Сицилию!
— Так, значит, тебя это плавание не пугает и ты не веришь в росcказни, будто нашим судам суждено до скончания века блуждать по морям без надежды когда-либо увидеть своих близких?
— Дивлюсь я вам, сеньор адмирал, как это вы умеете читать в наших сердцах, как в раскрытой перед вами книге. Что касается меня, то хотя и у меня есть свои дурные предчувствия, но они совершенно иного рода: блуждать до скончания века по океану было бы для меня счастьем, а близких, то-есть жены, у меня нет, детей, думается, тоже нет, так что все это меня нимало не печалит и не страшит.
— В чем же заключаются твои дурные предчувствия? — спросил адмирал.
— Я не сомневаюсь, что мы придем в чудесный Катай, не сомневаюсь я также и в громадных богатствах, которые нам суждено увидеть или даже приобрести там, не сомневаюсь, что ваше превосходительство способны взять каравеллы на одном конце света и, нагрузив их яхонтами и алмазами, привести их на другой конец света; но меня мучат дурные предчувствия относительно той доли почестей и прибылей, которые суждены мне!
— Ах, Санчо, у тебя, как вижу, корыстолюбивая душа! Впрочем, каждый человек имеет известную цену, и ты, повидимому, никогда не забываешь о своей цене!
— Я и сам всегда подозревал, что душа у меня корыстолюбивая, сеньор адмирал, и о цене себе я тоже постоянно думаю, потому что постоянно боюсь продешевить себя. Дайте мне только хорошую цену и побольше всяких подарков, и вы увидите, каким я стану бескорыстным!
— Понимаю, — сказал Колумб, — тебя ничем испугать или устрашить нельзя, но купить можно! В задаток возьми себе этот дублон, и если ты мне в течение всего пути останешься верен, то и при дележе наград не будешь забыт!
— Если так, то поверьте мне, что во всем вашем флоте, ваше превосходительство, у вас не найдется другого такого бескорыстного слуги, как я! Вы спокойно можете теперь спать: пока руль в моих руках, «Санта-Мария» будет итти прямехонько к Катаю!
Колумб после этого возвратился в свою каюту, но еще и после того выходил наверх раза два или три в продолжение ночи, чтобы наблюдать за погодой и за людьми. Пока у руля стоял Санчо, судно шло в должном направлении, но когда его сменили другие, то они повторили то же, что и первый рулевой, смененный Колумбом.
— Мы эту ночь хорошо шли, к сожалению, только забирали дальше к северу, чем я того желал, — сказал дон Христофор поутру своему юному другу. — После заката мы отошли на тридцать миль от Железного острова, но это только потому, что наши рулевые в эту ночь случайно или умышленно уклонялись от прямого пути и вели судно почти параллельно западному берегу Европы. Таким образом, они старались провести меня там, на палубе, пока я старался провести их здесь, на записях. Печально, милый Луи, что приходится прибегать к таким хитростям и уловкам… Но теперь нам нечего больше опасаться португальцев, и мы, наконец, на надлежащем пути; еще меня радует, что оба Пинсоны мне верны, и их каравеллы идут все время в кильватере «Санта-Марии» [35] .
35
То-есть за «Санта-Марией». (Прим. ред.)
Когда солнце взошло, ветер стал заметно свежеть и постепенно переходить к югу; волнение было не сильное, и суда шли в желаемом направлении, почти не уклоняясь в сторону. Недовольство матросов как будто утихло, а свежий ветер при ярком солнце всегда удивительно веселит душу моряков и придает им бодрости. Ничего угрожающего кругом не было, никаких новых опасностей, которых втайне опасался экипаж в этих неведомых людям водах, не встречалось, и в эти сутки флотилия Колумба сделала сто восемьдесят миль, вместо которых официально были показаны всего сто пятьдесят миль.
Во вторник, одиннадцатого сентября, ветер переменился и стал еще более благоприятным для эскадры. Суда шли прямо на запад, делая, приблизительно, по пяти миль в час. Вскоре после полудня марсовой матрос вдруг, ко всеобщей радости, крикнул: «Кит!» Кит в открытом море всегда является для экипажа развлечением, если только он настолько далеко, что не грозит опасностью судну. Все сбежались смотреть на кита, но вскоре оказалось, что то был не кит, а мачта потерпевшего крушение судна, которую марсовой матрос издали принял за хвост этого громадного животного.
— Это предзнаменование, ребята! — крикнул один из недовольных.
— Что ты мелешь, болтун? Смотри хорошенько: мачта-то эта имеет вид креста. Этот символ предвещает нам удачу и успех! — воскликнул Санчо.
— Да, ты прав, Санчо! — подхватил эту выдумку адмирал.
Так как мачта с прикрепленной к ней реей действительно походила на крест, то остроумная мысль Санчо нашла себе сочувствие среди темных и суеверных моряков.
В течение трех суток маленькая флотилия беспрепятственно продолжала свой путь при благоприятном ветре. Тринадцатого сентября суда встретили противные течения, которые стали их относить к юго-востоку, в сторону пассатных ветров.
Адмирал и дон Луи находились на своем обычном посту, на юте, когда Санчо-Мундо отошел от руля, передав его другому рулевому, сменившему его с вахты. Вместо того, чтобы пойти на бак, где находились остальные матросы, он почему-то остановился возле юта и смотрел наверх, как бы желая показать, что желал бы взойти и сообщить нечто своему адмиралу. И действительно, выждав минуту, когда никто не мог его видеть, он поспешно взбежал на ют и остановился перед Колумбом.
— Что ты имеешь сообщить, Санчо? Говори прямо! Если ты хочешь опять выпросить дублон, то говори без лишних проволочек!
— Слушаю, сеньор адмирал! Как вам известно, я не из трусливого десятка, и меня не смутит даже и то обстоятельство, что судно идет на запад вместо того, чтобы итти на восток, а все же я должен сказать, что наше плавание не совсем благополучно: есть признаки необычайные, на которые я хочу обратить ваше внимание, и золота на этот раз за свое сообщение не возьму, сеньор адмирал! Вам, конечно, известно, что, стоя на вахте, человек мало ли о чем думает: об улыбке и дородстве какой-нибудь бабенки, оставшейся на берегу, и о сочном бараньем боке с кашей, а иногда, при случае, даже о своих грехах!
— Разрешите мне выбросить этого болтуна за борт, сеньор Христофор! — воскликнул выведенный из терпения дон Луи, положив руку на плечо Санчо.
Колумб ласково снял его руку и укоризненно взглянул на юношу.
— Очень вам благодарен, граф де-Лиер, — проговорил Санчо с насмешливой улыбкой. — Если вы так же хорошо умеете топить матросов, как выбивать из седла рыцарей на турнирах или опрокидывать неприятельские ряды на поле сражения, то я лучше предпочту, чтобы кто-нибудь другой взялся меня купать, а не вы!