Мерси, камарад!
Шрифт:
За окном было пасмурно, солнца, которое до этого целую неделю ярко светило, не было видно, лазурная голубизна неба померкла.
Прилетели голуби, покружились, покувыркались, послышалось их гортанное многоголосое воркованье. По кусочку пасмурного неба, видневшегося через крошечное окошко, забранное решеткой, медленно плыли темно-серые облака. В камеру доносилось дыхание города: где-то по соседству тявкала собака, слышался грохот от проносившихся по улице тяжелых грузовиков.
«В камере справа от меня, по-видимому, еще никого нет, — подумал Вольф Баумерт. — Слева сидит француз.
Баумерт огляделся в камере. На стене, на которой было окно, гвоздем нацарапаны две надписи: «В ночь под рождество 1941 года фашистский генерал Штюльпнагель приказал расстрелять в этой тюрьме 60 коммунистов!» А рядом с ней другая: «Сегодня оккупанты казнили здесь патриотов… февраля 1942 года». День казни уже невозможно разобрать. Две трагедии, которые разыгрались в этих стенах. А что здесь делается сейчас?
В коридоре то и дело раздаются шаги часовых, они гремят ключами и засовами, хлопают железными дверьми, после чего на какое-то время устанавливается мертвая, действующая на нервы тишина.
Вот голуби снова взлетели в небо, громко хлопая крыльями. До них всего-навсего каких-нибудь десять метров — рукой подать, и в то же время так далеко.
Унтер-офицер Вольф Баумерт слез с табуретки, на которой стоял. Ложиться на нары днем было строго запрещено. Вольф начал внимательно рассматривать стену камеры, всю исписанную словами, цифрами дат. Страшной вонью несло от параши. Да и вся камера провоняла. На откидной полке стояли две миски. Из мебели имелась только табуретка с выжженным на ней орлом.
В который раз Баумерт начал обдумывать свое положение. Официально он временно арестован. Можно было не сомневаться в том, что, если он не даст убедительных показаний, организуют на скорую руку процесс. А какие он может дать показания? Спасет его только то, что пропавшие документы найдутся.
Баумерт снова вспомнил, как все это было в воскресенье, двадцать восьмого мая. Получив приказ отправить почту, он проверил все документы, независимо от того, должен ли их был просмотреть сам Пфайлер или Клазен. Затем часть документов захватил с собой в Люк-сюр-Мер, в том числе и те, которые вдруг пропали неизвестно куда. Или их по ошибке заслали в совершенно другое место, что само по себе маловероятно, так как обе пачки документов он в кассетах привез с собой из Бенувиля в Уистреам. Или же…
Когда он писал письмо Мартине, в комнату вошел обер-лейтенант Клазен; спросил, где сейчас находится Пфайлер, и взял в руки несколько бумаг. Пока он позвал связного, Клазен был уже у двери. Потом к столу подошел ефрейтор Бюнгер и стал читать журнал. Все это время секретные документы лежали на столе. И вдруг Баумерта бросило в жар от внезапно пришедшей в голову мысли. А что, если он по ошибке сунул секретные бумаги в конверт Мартины? А это значит, что он здорово подвел сестру. Стоит только гестапо или жандармерии напасть на этот след…
До сих пор он почему-то предполагал, что документы просто похищены, и его, следовательно, будут привлекать к уголовной
«Бедная мама, — подумал Баумерт, — если бы она знала, что я сижу в тюрьме, что опасность грозит мне и сестре».
С серого, покрытого тучами неба послышался гул самолетов, летевших с востока на запад. По гулу чувствовалось, что они летят на большой высоте и зенитками их не достанешь.
«Интересно, какой видится земля с самолетов американским и английским летчикам? Летят от Парижа в сторону Руана, который они безошибочно узнают по соборам. На побережье легко отыскать Гавр. Отыщут они и устье реки Див, хотя это тебе не Сена. А дальше на запад они будут лететь над рекой Орн, которую Баумерт знал как свои пять пальцев. Потом будет Английский канал, по которому до Кана могут заходить даже крупные суда. А еще дальше — разграничительная линия, разделяющая французские воды и американские…»
Карту Нормандии Баумерт знал так хорошо, что, разбуди его ночью, он безошибочно объяснил бы все особенности ландшафта. На полуострове Котантен протекают две реки: Вир, на которой недалеко от побережья расположен Сен-Ло — главный город департамента Манш, и параллельно ей река Див, делающая у города Карантан изгиб и текущая дальше на запад, канал Дю-Карантан дает ей выход на побережье Кальвадоса.
«Долго это дело не затянется».
В этот момент в коридоре снова зазвенели ключами.
«Тюремщикам, кажется, все равно, кто у них сидит, — подумал Баумерт. — Для них это служба, и только. Если они будут думать о каждом узнике, что здесь у них сидит, плохо станет. Их задача — как следует охранять тюрьму, чтобы какому-нибудь безумцу не пришла в голову мысль освободить арестованных…»
Моментами Баумерту казалось, что он слышит шум прибоя. А может, это не прибой, а шум мчавшихся по шоссе машин? Видимо, это шоссе, соединяющее Уистреам с Каном. Нет, это, наверное, шоссе № 175, идущее из Кана в Авранш. Водители машин при гуле самолетов задирают голову вверх и смотрят на небо. А может, это ветер шелестит листвой деревьев, которые от солнца и соленого морского воздуха стали пятнистыми?
«Неужели я боюсь? — задумался Баумерт. — Неужели испугался? А если все же Мартина?.. Военная цензура могла задержать письмо, и тогда через несколько дней документы будут здесь. Чего это будет стоить мне, да и Мартине тоже? Может, она уже сидит за решеткой? Если же она получила письмо и уничтожила документы, ее уже никто не сможет уличить, но тогда мое положение становится полностью безнадежным».
Звон ключей послышался где-то рядом. Потом начал удаляться к следующей камере. Значит, не к нему. Каждый раз, заслышав звон ключей, Вольф думал, что на этот раз идут именно за ним. Он прислушивался, надеялся и одновременно боялся, что это за ним. А как только звон ключей удалялся, он облегченно вздыхал, хотя напряжение нисколько не спадало. А вдруг однажды дверь камеры распахнется, на пороге появится тюремщик и скажет: «Унтер-офицер Баумерт, вот документ на ваше освобождение. Проверьте свои вещи, все ли в порядке. Счастливого пути…» Однако никто не приходит и не выпускает его.