Мертвая армия
Шрифт:
Для исследований Олег Иннокентьевич Лурье привлек двенадцать жителей далекого поселка с острова Сахалин. Причем щедро оплачивал их отвлечение от жизни своего поселка, общины и родных семей. Так оплачивал, что прозябающие в нищете люди согласились без уговоров, тем более что, согласно договору, они ничего не теряли и весь сезон исследований должны были заниматься своим привычным делом, ловить и вялить на зиму рыбу, только уже не поблизости от своего поселка, а на реке Сунгаче. Договор был рассчитан на три года, но объекты исследований привлекались только на период с мая по ноябрь. Сезонные, так сказать, заработки, позволяющие потом, до следующего сезона, просто отдыхать и ничего не делать. Сейчас подходил к концу второй сезон. Результатов пока не было, но Лурье предупреждал, что, кажется, уловил систему, и вот-вот сможет найти неуловимый ген.
Люди эти — коренные жители Дальнего Востока из племени ороков. Вроде бы только один из множества малых народов, населяющих просторы России, но интерес к орокам был проявлен по той простой причине, что они в своем быту жили в строгом соблюдении древних правил экзогамии. То есть у них были запрещены браки между членами родственного или локального коллектива, каким являлась, например, община. Правило экзогамии существовало еще при первобытнообщинном общественном строе, но актуальным для ороков оставалось и сейчас, поскольку все племя, согласно последней переписи населения России, насчитывало меньше трех с половиной сотен членов. Согласно научным данным, возникновение экзогамии обуславливалось тремя основными причинами — необходимостью избежать вредных последствий от браков между близкими кровными родственниками, стремлением расширить социальные контакты и завязать отношения с другими аналогичными коллективами и необходимостью установления социального мира в коллективе, поскольку половые отношения и сопровождающие их конфликты обычно выносились за его пределы. Одной из классических форм подобных отношений в коллективе являлась дуальная экзогамия. По этой форме племя строго делится на две половины, и каждый человек знает, к какой половине принадлежит. Супруги для брака берутся только из противоположной половины племени. При этом, как правило, между двумя половинами племен существует ритуальное противостояние, порой выражающееся даже в конкретных недоброжелательных действиях. Ороки были не единичны в таком образе жизни. Признаки дуальной экзогамии отчетливо прослеживались и в русской истории. В частности, в истории Великого Новгорода периода Средневековья, когда один «конец» города противостоял другому «концу», что выливалось в массовые драки на мосту через Волхов. Но браки заключались между представителями как раз противоборствующих «концов». То же самое происходило во многих русских деревнях, иногда разделенных, предположим, оврагом или речкой на два «конца», или вообще между соседними деревнями. Противостояние выливалось в кулачные бои, когда «стенка» шла на «стенку».
Конечно, дуальная экзогамия не являлась выходом из положения. Смешение кровей все равно происходило, поскольку кровь одной половины вливалась в кровь другой, хотя и в незначительных количествах. Но это было допустимо, когда сама община была велика по численности, как, например, в древнем Новгороде. Орокам при их малой общей численности рассчитывать на подарки судьбы не приходилось. Тем не менее племя или маленький народ каким-то образом все равно выживал. Для ученых это было интересно. И именно маленький народ должен был показывать более явственно свои способности к выживанию. В любом большом народе найти такой конкретный ген могло бы оказаться просто невозможным. Главная задача, которую поставил перед собой научный руководитель Дальневосточной экспедиции Олег Иннокентьевич Лурье, — найти ген различия между двумя представителями двух половин такого маленького народа и определить условия его сохраняемости, несмотря на многочисленные случаи кровосмешения. Из двенадцати человек, которых Лурье использовал в исследовании, шестеро были из одной половины поселковой общины, шестеро из другой. Все они были мужчины, рыбаки и охотники. И, как и все остальные ороки поселка, являлись частью дуальной экзогамической традиции, то есть матери у них были из противоположной общины поселка. И бабушки тоже, что, с большой долей вероятности, вело к смешению кровей, которого по общим признакам вырождения народа пока не наблюдалось.
Сама по себе тема исследования при полной разработке давала бы возможность понять и выделить присутствие или отличие какого-то определенного отличительного гена в смешанных браках. То есть добиться того, чего даже после исследований в несколько десятков лет не смогли добиться ни израильские ученые, ни ученые других стран. Хотя ходили слухи, что интересный опыт имели болгарские специалисты, но не генетики, а молекулярные биологи в военной лаборатории под Пловдивом. Однако болгары проявляли свойственную им высокую скромность и не рекламировали свои изыскания, понимая при этом, что такое открытие может произвести в науке настоящий бум, возможно, даже тянет на Нобелевскую премию, но все равно не желая открывать данные для общего ознакомления. Как, впрочем, свои самые интересные разработки не рекламировали и другие страны, хотя они время от времени участвовали в каких-то международных мероприятиях, дающих возможность понять основные тенденции в развитии генетики вообще и генетического оружия в частности. И если происходил обмен информацией, то он проводился не на межгосударственном, а только на личном уровне. Как, например, намечался обмен между профессором Груббером и профессором Огервайзером. Они не были врагами и вполне могли что-то один другому подсказать, тем более что их работы прямо не соприкасались и не конкурировали. А к межгосударственной конкуренции оба относились просто и довольно холодно, считая, что наука всегда выше всего остального. Более того, оба профессора прекрасно понимали, что даже сама чистая наука не могла быть полностью чистой от утилитарности, но это не мешало им друг другу помогать.
Но отвлекаться мыслями от главного дела Владимир Иванович не стал. Итак… Что может интересовать в Дальневосточной экспедиции таких практиков и прагматиков и таких далеких от науки людей, как оперативники управления собственной безопасности? Деятельность экспедиционной лаборатории? Но там вроде бы и придраться не к чему. Место для построения лаборатории было выбрано недалеко от границы с Китаем, причем учитывалось, что оба берега реки Сунгачи, по которой проходила граница, были необитаемы, следовательно, была возможность проводить исследования при полном соблюдении режима секретности. Непригодность для постоянного проживания этой местности признавалась даже Китаем, который за любой клочок земли пытается цепляться, стараясь оспаривать свое право на всей протяженности своей границы со странами-соседями, в том числе с Россией и странами бывшего СССР. Где-то успешно, где-то безуспешно. Но на Приханкайскую равнину даже китайцы не претендовали. Даже их пограничные посты появлялись на противоположном берегу Сунгачи лишь изредка и не периодически. Российские же пограничники бывали в этих местах еще реже. За два года существования лаборатории пограничники только один раз зашли к ученым познакомиться, хотя уже знали о существовании лаборатории, имеющей общее с погранвойсками руководство. И потом дважды, проплывая на своих катерах на воздушной подушке по Сунгаче, заворачивали в устье Черной, чтобы помахать с воды ученым и поплыть дальше. Это рассказывал Владимиру Ивановичу Грубберу сам Лурье, когда приезжал в Москву на празднование Нового года. Все остальное время Олег Иннокентьевич проводил в стенах лаборатории Дальневосточной экспедиции.
Трудности со строительством в тех местах присутствовали изначально, несмотря на то что у российских военных архитекторов есть большой опыт строительства в районах Крайнего Севера, где местность порой весьма схожа с местностью в Приханкайской равнине. Основы «болотной архитектуры» были заложены еще в советские времена. Первый проект предусматривал строительство корпусов на сваях. Это одно из главных направлений строительства как раз в условиях Крайнего Севера, где сваи вколачивали в вечную мерзлоту. Однако в Приханкайской равнине вечной мерзлоты не было, а стоимость такого строительства была громадной, так что проект отвергли, поскольку из-за него пришлось бы свернуть часть собственных научно-изыскательских работ. Да и зачем было тратиться на сваи и доставку техники по их установке, если необходимости в сваях особой не было. И решили пойти по также апробированному на Крайнем Севере и в Антарктике методу модульных строений, не имеющих фундамента. Дома на полозьях и на небольших понтонах не ломало и не сдвигало с места. Максимальная высота в два этажа позволяла даже корректировать уровень установки относительно горизонтали. Делалось это за счет специальных конструктивных механизмов, а чаще, как рассказывал тот же Лурье, просто поддомкрачиванием дома и подкладыванием под угол какого-нибудь камня или доски. И этим все решалось. Когда впервые поднялась вода, она почти достигла пола тех зданий, что стояли на полозьях, даже прорабатывался вариант эвакуации оборудования, но все обошлось, выше вода не поднялась.
Сами модульные корпуса доставлялись на место вертолетами и сразу монтировались. Строения явно были временными, но именно такие здесь и были нужны. Главная особенность местности, обладающей свойствами «затерянного мира», была Дальневосточной экспедиции только на руку. Ученые могли проводить здесь любые работы и любые эксперименты, и их никто не беспокоил. Об этом заботился генерал-майор Макарцев, приставив к Дальневосточной экспедиции еще и сильную охрану, сформированную при его участии. Но этот вопрос прорабатывался, минуя профессора Груббера, который умышленно не желал вникать в такие отвлекающие его от основной деятельности мелочи.
Через три года после начала своей деятельности Дальневосточная экспедиция должна была завершить работу, но не закрыться полностью. Лабораторный городок планировалось использовать как испытательный полигон для опытов, которые ни в коем случае нельзя сделать гласными. А такие опыты могут быть необходимы на определенном этапе работ. Пока еще лаборатория профессора Груббера таких опытов не проводила, но, согласно прогнозам, должна была вот-вот приблизиться к ним. Результаты работы были, и эти результаты требовалось проверять практически. Но, если, скажем, новое артиллерийское орудие можно проверить на специально построенной мишени, то генетическое оружие проверяется только на живых людях. Правовые вопросы подобных испытаний оставались еще открытыми, но, в случае необходимости, даже при открытых вопросах можно держать закрытыми глаза.
Подойдет время испытаний, а у лаборатории будет готов полигон. И тогда не придется лихорадочно искать возможности для проведения экспериментов. Их станут проводить, а потом уже прорабатывать и правовую базу. Именно поэтому генерал-майору Макарцеву ставилась задача — сохранить скрытность местонахождения лаборатории и будущего полигона. Предельную скрытность. Причем даже от сотрудников краевого управления ФСБ.
Убедившись, что в этом документе нет беспокоящих его возможных «проколов», Владимир Иванович убрал папку в сейф и позвонил в гараж, чтобы вызвать машину. Нужно было быстрее добраться до дома и хорошо выспаться перед завтрашней встречей с профессором Огервайзером. Из этой встречи следует вытянуть максимум того, что можно вытянуть…
Рассказ майора Зотова был краток по-армейски, хотя сам он принадлежал не к армии, а к ФСБ, но, видимо, рапорты писать его учил человек, близкий к армии. Хотя до этого момента старший лейтенант Гавриленков относился к майору ФСБ с легким непониманием и подозрением, все изменилось, когда встал вопрос, ради которого майор Зотов и прибыл из Москвы. Как оказалось, он и его оперативная группа представляли Девятое управление ФСБ. Сергей Сергеевич был далек от таких названий и переспросил, что значит «Девятое управление». Он знал, что раньше было когда-то Девятое главное управление КГБ, которое потом превратилось в самостоятельную силовую структуру — в Федеральную службу охраны. Зотов терпеливо объяснил, что сейчас Девятое управление — это управление собственной безопасности ФСБ, призванное следить за правовыми нормами, в которые офицеры Службы обязаны укладываться.