Шрифт:
Каким же удивительно спокойным и надежным казался Картеру оформленный по всем правилам брак, когда он наконец в сорок два года женился. Во время венчания ощущение счастья не оставляло его ни на секунду, пока он не увидел, как Джозефина смахнула слезу, когда он вел Джулию к алтарю. Сам факт ее присутствия в церкви говорил о тех искренних отношениях, которые сложились у них с Джулией: у него не было от нее никаких секретов – они часто говорили о десяти мучительных
– Это у нее от неуверенности в себе, – понимающе возражала Джулия, совершенно убежденная в том, что через некоторое время подружится с Джозефиной.
– Сомневаюсь, что это возможно, дорогая.
– Почему? Я просто не могу не любить тех, кто любил тебя.
– Это была весьма жестокая любовь.
– Быть может, уже в самом конце, когда она поняла, что теряет тебя… но, милый, были же и счастливые годы.
– Пожалуй. – Ему хотелось забыть, что он вообще кого-то любил до Джулии.
Ее великодушие порой поражало его. На седьмой день их медового месяца, когда они сидели в ресторанчике на пляже Суниума, потягивая легкое греческое вино, он ненароком вытащил из кармана письмо от Джозефины. Оно пришло еще накануне, и он скрыл это от Джулии, боясь обидеть ее. Как это похоже на Джозефину: она не может оставить его в покое даже на столь краткий срок, на время медового месяца. Теперь почерк ее и тот вызывал у него отвращение: аккуратненькие маленькие буковки, черные чернила цвета ее волос. Джулия была платиновой блондинкой. И как только ему раньше могло казаться, что черные волосы – это красиво? И почему так не терпелось прочитать письма, написанные черными чернилами?
– Что это за письмо, дорогой? Я и не знала, что была почта.
– От Джозефины. Вчера пришло.
– И ты даже не вскрыл его! – воскликнула она без малейшей тени упрека.
– Мне и думать о ней не хочется.
– Но, милый, а вдруг она заболела?
– Кто угодно, только не она.
– Или у нее деньги кончились?
– Она зарабатывает своими моделями гораздо больше, чем я рассказами.
– Милый, давай будем добрыми. Мы можем себе это позволить: ведь мы так счастливы.
И он вскрыл конверт. Письмо было нежным, без жалоб, но читал он его с отвращением:
«Дорогой Филип!
Я не хотела быть на свадьбе тенью из прошлого, потому мне и не довелось попрощаться и пожелать вам обоим огромного счастья. Джулия была ужасно красивой и совсем-совсем молоденькой. Ты должен заботиться о ней. Уж я-то знаю, дорогой Филип, как это у тебя хорошо получается. Когда я ее
Вряд ли тебя сейчас интересуют мои дела, но на тот случай, если ты хоть немного беспокоишься за меня – а я помню, какой ты беспокойный, – сообщаю, что я сейчас тружусь не покладая рук над большим заказом – угадай для кого? – для французкого журнала «Вог». Я получу от них целое состояние во франках, и у меня просто нет времени на грустные мысли. Как-то раз – надеюсь, ты не возражаешь – я заскочила к нам домой (извини, сорвалось с языка), потому что потеряла трафарет. Он оказался в письменном столе, в самом углу нашего общего с тобой ящика – в банке идей, помнишь? Мне казалось, я увезла все свое барахло, а он тут как тут – лежит между листками рассказа, который ты начал тем божественным летом в Напуле, но так и не закончил. Ну вот, я болтаю всякую ерунду, а на самом деле мне всего лишь хотелось сказать вам: «Будьте счастливы».
Целую, Джозефина».
Картер протянул письмо Джулии и сказал:
– Могло быть и хуже.
– А это ничего, что я его прочту?
– Ну что ты, оно предназначено нам обоим.
И опять он подумал, как чудесно, что им ничего не надо скрывать друг от друга. Сколько же всего скрывать приходилось ему последние десять лет – порой самые безобидные мелочи – из страха, что Джозефина не поймет его, или разозлится, или перестанет с ним разговаривать. Теперь ему ничего не страшно: с Джулией можно поделиться любой, даже постыдной тайной, рассчитывая при этом на сочувствие и понимание. Он сказал:
– Какой же я дурак, что не показал тебе письмо вчера. Больше это не повторится.
Он попытался вспомнить строку из стихотворения Спенсера: «… гавань после бурных вод».
Прочитав письмо, Джулия сказала:
– По-моему, она замечательная женщина. Как же это мило, ужасно мило с ее стороны написать такое письмо. Знаешь, я все-таки – не так уж часто, конечно, – немножко беспокоилась за нее. Если уж на то пошло, мне ведь тоже не хотелось бы потерять тебя через десять лет.
В такси на обратном пути в Афины она спросила:
– Вы были очень счастливы в Напуле?
– Да, наверно, не помню, все было совсем по-другому.
Обостренное чутье любовника подсказало ему, что она отдалилась, хотя плечи их еще соприкасались. Всю дорогу от Суниума ярко светило солнце, впереди их ждала теплая, сонная, нежная сиеста, и все же…
Конец ознакомительного фрагмента.