Мертвая женщина играет на скрипке
Шрифт:
«Многие думают, что живая вода и мертвая — это разные воды. Но это два названия одного и того же. Это вода реки Смородины, и она делает живое более мертвым, а мертвое — почти живым.
«Что за ерунда?» — подумали сейчас вы. — «Что за калина-малина-смородина?». «Смородина» идет от корня «смрад», и второе ее название — река-Нетеча, что значит «без течения», стоячая вода, болото.
И болото это вы видели, Антон.
А оно —
— Ты что творишь, остолоп? — на третьем свободном стуле обнаружилась Архелия Тиуновна. — А если ее из-за тебя уволят?
— О, бабуля-красотуля! — засмеялся я. Кажется, никто, кроме меня ее не видел, так что заложить она меня не могла.
— Да ты пил эту дрянь, что ли? — подозрительно присмотрелась она. — Совсем дурак?
— Слегка нетрезв, — признал я, — старушками галлюцинирую. А кота куда дели?
— Шляется тут где-то, — отмахнулась Архелия, — зачем тебе пистолет, малахольный?
— Не знаю, — признался я, — но в прошлый раз помогло. А вы разве не только в кресле появляться можете?
— Сегодня особый день, сегодня многое можно. И не только мне, учти!
— Ничего, у меня пистолет теперь есть. А если Лайсу и уволят — ничего страшного, найдет себе нормальную работу. Что за занятие для красивой девушки — полицейский капитан? В «Макаре» вон директорское место освободилось.
— Здорово ты оглупел… — скривилась бабуля. — Не пей больше. Они на мертвой воде это пойло ставят, сахаром да гвоздикой запах отбивают. У непривычного человека башка дуреет, видится всякое.
— Вроде вас, Архелия Тиуновна?
— Мертвое к мертвому, — непонятно ответила она. — Жаль, что Сумерла, заложное дитя, этого не понимает.
— А что Сумерла? — заинтересовался я.
— Ну, разбудит она балия своего… Легче кому-то станет?
— Не станет?
— Это такое лекарство, что пуще болезни. «Старые хозяева» — балий, рыбак, хшайта… Не надо бы их беспокоить. Боком выйдет. Но кто меня, дохлую, послушает? Ладно, иди, куда собирался. Но помни — не все, что ты видишь, таково, каким кажется.
— Мне ли не знать! — вздохнул я и потянулся разбудить Лайсу.
— Иди, за внучкой я присмотрю.
И я как-то сразу поверил — присмотрит.
Забавненько.
Стоило мне встать, как я понял, что с глинтвейном действительно что-то не то. Я не был пьян ни чуточки. Не качался, прекрасно себя чувствовал, но нарастало ощущение, что я не то во сне, не то в игре. Все вокруг казалось странным, хотя я не мог ткнуть пальцем и сказать: «Вот оно!». Группа на сцене заиграла медленное вступление, празднующие разбились на пары и закружились в танце. Клюся шагнула вперед, схватила микрофон за стойку так, как будто хотела его задушить, и, уставившись, казалось, прямо мне в глаза, запела:
Не думай больше о смерти
Сказал мне однажды
Мой друг-пистолет.
Все мы когда-то дойдем до того конца.
Мир вокруг слегка плыл, как в наркотическом трипе, качался в такт медленной, тягучей, ввинчивавшейся в душу мелодии.
Смерть — это та же любовь,
Но стреляет точнее.
В этом и весь секрет.
И взрывная триада капсюля, пороха и свинца.
Атмосфера ночной площади с фонарями и висящей над ней огромной красноватой луной придавала простым словам удивительную значимость.
Я решительно направился к дому, в недрах которого скрывали от меня Марту. На этот раз меня не остановит никто и ничто, даже если мне придется использовать пистолет по назначению. В голове было так гулко и весело, что не оставалось места для мыслей о последствиях. В коридорах оказалось пусто, темно и безлюдно, и никто не препятствовал мне пройти туда, куда раньше не пускали. Вот только в репетиционном зале никого не было. Разбросанная одежда, сумки, пустые кофры от инструментов, ноты. Отчего-то я совершенно не удивился и не расстроился, меня несла волна решительного возбуждения и поддерживала нелогичная, но железная уверенность, что вот-вот все решится. Не знаю, что именно. Все.
Коридоры вели меня куда-то вглубь здания, они становились темнее и уже, и казалось, что они давно должны были вывести меня на улицу, но не выводили. Меня это совершенно не смущало. В репетиционной я нашел почти полную бутылку коньяка и периодически прихлебывал из горлышка, повышая градус уверенности в своих силах. В какой-то момент понял, что давно бреду в каких-то подземельях, но меня и это не испугало. Меня в таком состоянии ничто не могло испугать. Откуда-то издалека доносилась музыка, и я шел на ее звук, хотя краем сознания понимал, что она, возможно, мне мерещится. И даже когда я понял, что принял за музыку ритмичный звук всхлипывающих от натуги насосов, то не подумал остановиться. Ржавая лестница среди огромных вибрирующих труб вывела в смутно знакомое помещение с кабелями и стальными шкафами. Здесь было очень шумно, и светились разноцветные лампочки.
— Антоха, тебя-то кой черт сюда принес?
— Жену ищу, — сказал я весело. — Не видал? Красивая такая. Со скрипочкой.
— А почему тут?
— Не знаю, — отмахнулся я беззаботно, — почти нашел, представляешь? И снова потерял. Шел-нашел-потерял. Шел-нашел-потерял…
В лицо мне как будто шарахнуло паровозным прожектором, но потом оказалось, что это просто фонарик в руках Петровича.
— Да у тебя зрачки шире глаз! — удивился он. — Чем ты так удолбался?
— Живой водой. Или мертвой. Я так и не понял. Веселый глинтвейн.
— Вот ты и хлебнул той жижи, за которую этот город получил свое название. И как тебе?
— Мне очень странно.
— Еще бы. У них тут мертвые от нее ходят, а ты ее пьешь.
— Куда они ходят? — засмеялся я. — Зачем им ходить, мертвым-то? Им же ничего не нужно. Они померли!
Мне было почему-то смешно от всего.
— А куда скажут, туда и ходят. Должен же кто-то землю копать? Вот им кровь спускают, а мертвую воду вместо нее закачивают. Такое местное вуду.