Мёртвая зона
Шрифт:
– Думаю, с ним все будет в порядке, – произнес Джонни. – Когда удалят уплотнение на роговице, глаз станет как новенький. Вот увидите.
Мари вскрикнула, и Браун внимательно посмотрел на нее.
– В чем дело?
– Он говорит о моем сыне, – прошептала она. – О Марке.
– Нет! – возразил Браун. – Он разговаривает во сне. Не придумывайте, сестра!
– Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит?
– Мари! – Джонни чуть улыбнулся. – Я, кажется, задремал?
– Да, – ответил Браун. – И разговаривали во сне, чем сильно впечатлили Мари. Вам что-то снилось?
– Пожалуй,
– Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритянского певца. Только я не певец, а невролог. А сказали вы: «Когда удалят уплотнение на роговице, глаз станет как новенький». Так, по-моему, сестра?
– Моему сыну предстоит такая операция, – пояснила Мари. – Моему сыну Марку.
– Я ничего не помню, – сказал Джонни. – Наверное, спал. – Он перевел взгляд на Брауна. Глаза теперь были ясными, и в них сквозил страх. – Я не могу поднять руки. Я парализован?
– Нет. Попробуйте пошевелить пальцами.
Джонни так и сделал, и они шевельнулись. Он улыбнулся.
– Отлично! – воскликнул Браун. – А теперь скажите, как вас зовут.
– Джон Смит.
– А есть второе имя?
– Нет.
– Хорошо, оно и правда никому не нужно, верно? Сестра, сходите на пост и узнайте, кто завтра дежурит в неврологии. Нам надо начать обследование мистера Смита.
– Хорошо, доктор.
– И позвоните Сэму Вейзаку. Он или дома, или на площадке для гольфа.
– Хорошо, доктор.
– И пожалуйста, никаких журналистов. Ради всего святого!
На лице Брауна была улыбка, но говорил он очень серьезно.
– Конечно, нет!
Она ушла. Подошвы ее белых туфель чуть поскрипывали. Джонни подумал, что с ее мальчиком все будет в порядке и надо ей об этом обязательно сказать.
– Доктор Браун, а где мои открытки с пожеланиями выздоровления? – спросил он у врача. – Неужели никто ничего не прислал?
– Сначала ответьте мне на несколько вопросов. Вы помните, как зовут вашу мать?
– Конечно. Вера.
– А ее девичья фамилия?
– Нейсон.
– А отца?
– Герберт. Эрб. А почему вы сказали ей не пускать журналистов?
– А ваш почтовый адрес?
– Почтовое отделение Паунала, первая линия, – быстро ответил Джонни и осекся, смутившись. – То есть… сейчас я проживаю в Кливс-Миллс, дом 110 по Норт-Мейн-стрит. Даже сам не пойму, почему я назвал адрес родителей – я живу отдельно с восемнадцати лет.
– А сколько вам сейчас лет?
– Посмотрите в водительских правах! – ответил Джонни. – Я хочу знать, почему у меня нет открыток! И сколько времени я провел в больнице? И что это за больница?
– «Истерн-Мэн». А на остальные вопросы я отвечу, когда…
Браун сидел возле кровати на стуле, который взял у стены с того самого места, где Джонни видел проход в коридор. Он писал на дощечке с зажимом какой-то неизвестной Джонни ручкой – с толстым пластмассовым корпусом и волокнистым наконечником. Чем-то средним между перьевой и шариковой авторучками.
При виде этой ручки Джонни снова охватил безотчетный страх, и он вцепился в руку доктора чуть ниже локтя. Казалось, к
Браун с любопытством посмотрел на Джонни, и живой интерес в его глазах сменился страхом. Доктор резко и с отвращением отдернул руку, будто нечаянно прикоснулся к прокаженному.
Через мгновение он овладел собой, но лицо по-прежнему выражало удивление и замешательство.
– Зачем вы это сделали, мистер Смит?
Его голос дрогнул. В глазах Джонни застыл страх. Он словно увидел нечто жуткое, чего нельзя ни назвать, ни описать.
Но название этому все же было.
– Пятьдесят пять месяцев? – хрипло спросил он. – Пять лет? Нет! Господи, нет!
– Мистер Смит, пожалуйста, вам нельзя волноваться…
Джонни слегка приподнялся на кровати и тут же, обессилев, рухнул на нее – лицо его покрылось испариной. Глаза беспомощно бегали.
– Мне двадцать семь? – пробормотал он. – Двадцать семь? О Господи!
Браун с трудом сглотнул. Когда Смит вцепился в его руку, доктора вдруг охватили ужасные ощущения. И такие сильные, какие испытываешь только в детстве. Отвращение было сродни тому, что он почувствовал лет в семь-восемь в жаркий июльский день на загородном пикнике. В зарослях лавра Браун случайно коснулся рукой чего-то теплого и скользкого. Потом увидел, что это разложившиеся останки лесного сурка; в них кишели черви. Тогда он закричал от ужаса, и теперь ему хотелось сделать то же самое. Правда, на смену этому чувству быстро пришел вопрос: Как Джонни узнал? Он просто дотронулся и все сразу понял!
Однако двадцать лет научной работы не прошли даром: у доктора появилось рациональное объяснение. Зафиксировано немало случаев, когда пациенты, находившиеся в коматозном состоянии, просыпались с представлением, хоть и довольно смутным, о разных вещах, происходивших вокруг них. Как и все прочее, кома – лишь вопрос степени погружения в сон. Джонни Смит всегда сохранял разум: его электроэнцефалограмма никогда не показывала ровную прямую линию, свидетельствующую об отсутствии мозговой деятельности. Иначе сейчас Браун не разговаривал бы с ним. Иногда кажется, что человек в коме полностью «отключился»; на самом деле его органы чувств продолжают работать, только в замедленном режиме. Наверняка это тот самый случай.
Вернулась Мари Мишоу.
– Неврология предупреждена, а доктор Вейзак уже в пути.
– Думаю, Сэму придется отложить знакомство с мистером Смитом до завтра, – сказал Браун. – Я хочу дать пациенту пять миллиграммов валиума.
– Мне не нужно успокоительного! – заявил Джонни. – Я хочу выбраться отсюда! И хочу знать, что произошло!
– Вы узнаете все в свое время, – заверил его Браун. – А сейчас вам необходимо отдохнуть.
– Я отдыхал четыре с половиной года!
– Поэтому еще двенадцать часов ничего не изменят!