Шрифт:
— Я предпочел бы слушать вой шакалов и гиен, чем это душураздирающее пение, — сказал Ден Хэрвуд и плюнул в сторону, откуда доносились звуки.
— В этом пении есть своя красота, — ответил Доменико Маручелли, маленький итальянец, шагавший рядом с длинным Деном. Они шли вдоль компаунда Вессельской алмазной копи.
Компаунд — любопытная особенность южноафриканских алмазных копей, расположенных вокруг города Кимберлея. Компаунд — это загон, созданный компанией для рабочих-туземцев. Представьте себе огромную площадь, огороженную очень высокой стеной из проволочной сетки. В этом загоне под открытым небом выстроены дома для рабочих, там же находится больница и даже школа. Съестные припасы отпускаются из находящихся в этом же загоне
В этот вечер разноголосый гам покрывался звуками заунывной хоровой песни. Единоплеменники оплакивали своего погибшего собрата. Произошел обвал в шахтах — довольно обычное явление.
Музыкальный Маручелли, сам завзятый певец, находил в погребальном пении туземцев своеобразную красоту.
Проволочная сетка компаунда окончилась. Маручелли и Хэрвуд шли по серой известняковой почве — это была «лава» грязевых вулканов. Налево виднелись развороченные пласты земли, кучи желтой и голубой глины, над которыми работали солнце, дождь и ветер, дробильни и мельницы, машины для просеивания и промывания. А направо тянулась гладкая поверхность, поросшая сухими травами и колючим кустарником. Солнце заходило. Разноголосый гомон компаунда затихал вдали. Только все еще слышалось похоронное пение.
— Этого никто не будет оплакивать! — подумал Ден, поглядывая на своего маленького спутника. — И зачем только такие на свет родятся?..
Когда замолкли последние звуки «песни мертвых», Доменико Маручелли запел сам, сначала тихо, а потом все громче, свою любимую песенку:
Я пел, когда на свет родился, Я песни пел, когда женился. Бывали дни — я голодал, Но песни громко распевал. Я пел на суше и на море, Я пел от радости и с горя, Я сидя, стоя, лежа пел. Года прошли, я поседел, Но я пою не умолкая. Не замолчу и умирая. Когда ж умру, то песнь мою Еще я громче запою!Еще я громче запою-ю! — закончил Маручелли высокой нотой и, обратившись к Хэрвуду, спросил: — Фонарь не забыл?
— Ты уж второй раз спрашиваешь об этом, — грубо ответил Хэрвуд. — Я ничего не забываю!
Солнце зашло. Сгущались сумерки. Ночь обещала быть очень темной и довольно холодной. Уже сейчас чувствовалось, как холодеют щеки и руки. Почва медленно поднималась на северо-восток.
Скоро стало совсем темно.
— Может быть, ты зажжешь фонарик? — спросил Доменико.
— Дойдем и так. Я и с закрытыми глазами дорогу найду.
Путники некоторое время шли молча. Доменико никак не удавалось завязать разговора со своим молчаливым спутником. И итальянец вновь запел свою песню:
Я пел, когда на свет родился…— Довольно тебе выть! — прикрикнул на него Хэрвуд.
— Мы ушли далеко, нас никто не услышит.
— У компании длинные уши и длинные руки! — ответил Ден.
Итальянец замолчал. Но, пройдя несколько шагов, потихоньку запел вновь:
Когда ж умру, то песнь мою еще я громче запою!..— Стой! — крикнул Хэрвуд. Он вышел вперед, засветил электрический фонарь и, как бы освещая местность, поднес фонарь к глазам итальянца. Доменико сощурился, а Ден погасил фонарь.
— Так, — сказал Ден. — Все в порядке. Иди, иди! — И он пропустил Доменико вперед.
— Но я ничего не вижу!
— И не надо. Дорога гладкая, как стол.
Никакой дороги не было. Ослепленный светом итальянец шел впереди, закрыв глаза.
Года прошли, я поседел. Но я пою не умолкая. Не замолчу и умирая… А-а-а!..Душераздирающий крик разорвал тишину ночи. Мгновение молчания — и, наконец, где-то глубоко внизу глухой стук упавшего тела.
— Замолчал небось? — тихо сказал Ден и, повернувшись вправо, зажег фонарь. Пройдя несколько шагов, Ден оказался у края отвесной скалы. Он прошел вдоль края пропасти, дошел до отлогого спуска и начал осторожно, но быстро спускаться вниз, освещая путь фонарем. Пропасть была очень глубокая, и Дену пришлось довольно долго спускаться. Наконец он достиг глубины ущелья и скоро нашел труп Маручелли, совершенно изуродованный. От головы Доменико ничего не осталось. Но Ден и не интересовался головой. Он повернул труп навзничь и начал обыскивать.
За пазухой он нашел мешочек, привязанный к шее. Так как головы не было, то Дену не оставалось никакого труда снять с мертвеца мешочек.
— Я не ошибся… Все в порядке. Мешочек при нем! — Ден положил холщовый мешочек в свой карман, посмотрел еще несколько секунд на труп, как бы соображая, что с ним делать, и, махнув рукой, отошел. — Моя совесть чиста, я не пролил человеческой крови, — сказал Ден. — Бедный Маручелли оступился и сам упал в пропасть. — И Дену вспомнилась песенка итальянца:
Когда ж умру, то песнь мою Еще я громче запою.Молчишь небось? — с улыбкой спросил Ден черноту ночи. Но ночь молчала. Она видала на своем вековечном веку столько подобных драм человеческой алчности, что они должны были бы казаться ей естественным поведением человека. И в самом деле, это было самое шаблонное преступление. Дальнейшая судьба таких преступлений отличается друг от друга только тем, был ли преступник наказан или нет. И о преступлении Дена не стоило бы и рассказывать, если бы последующие события, происшедшие с ним, не представляли некоторого любопытного отступления от шаблона. Но для того, чтобы читателю было понятно дальнейшее, надо вернуться несколько назад.
Доменико Маручелли, Ден Хэрвуд и Ари Вервэр были радистами, но различной квалификации. Ари Вервэр, местный уроженец, происходивший от первых поселенцев-голландцев, был радиоинженером. Он заведывал мощной радиостанцией в Капштадте — в городе, основанном его предками-голландца-ми в 1652 году. Родиотехником Ден Хэрвуд служил на той же станции, а Доменико Маручелли был приглашен в качестве чернорабочего и носильщика маленькой экспедиции, организованной Вервэром.
Дело в том, что в районе Кимберлея была так называемая мертвая зона, но с очень своеобразными особенностями. Радиоволны благополучно проходили пространство от Капштадта до Кимберлея, а потом вдруг как будто проваливались сквозь землю. На протяжении нескольких миль к северу радиопередача совершенно не была слышна, а дальше — в Фрибурге и Мокопоне — слышимость была нормальная. Самое же непонятное было то, что в мертвой зоне временами радиопередачу можно было принимать и слышимость была отличная. Бывало и так, что радиопередача как будто на полуслове обрывалась. Несколько секунд длилось молчание, а потом слышалось продолжение, хотя на передающей радиостанции никаких перерывов в передаче не было.