Мёртвая зыбь
Шрифт:
Иностранные разведки легко находили себе агентов среди тех, кто предпочёл бежать за границу, чтобы оттуда «спасать Россию».
Понятно, что при таком правителе, как Маннергейм, русские белые эмиссары Кутепова пользовались особыми симпатиями 2-го отдела финского штаба.
Связь финского штаба с «Трестом» осуществлялась через Романа Бирка, сотрудника «Треста» в Ревеле. Кроме Романа Бирка финской разведке помогали представитель великого князя Николая Николаевича — агент английской разведки, бывший морской офицер Бунаков — и представитель Врангеля — генерал Юзефович.
Разумеется, никто из них, кроме
Ещё в январе 1925 года «министр иностранных дел» «Треста» Якушев получил задание ОГПУ — выяснить возможность приезда в Хельсинки, а затем в Москву Сиднея Джоржа Рейли.
«Окно» на финской границе было организовано несколько позже в районе Сестрорецка. Роль сочувствующего «Тресту» исполнял сотрудник советской погранохраны Тойво Вяхя.
Мария Захарченко и её муж после приезда из Парижа на время были переселены в Ленинград. Это позволяло им выполнять задания «Треста» по установлению связи с Бунаковым и другими эмигрантами в Хельсинки. Там встречали их гостеприимно. Не менее гостеприимно был встречен в финском штабе и Александр Александрович Якушев. В Хельсинки его ожидала Мария Захарченко.
58
Они сидели в ресторане на Эспланаде. Из окна видели памятник поэту Иоганну Рунебергу и озарённые зимним солнцем деревья в морозном инее. Со стороны можно было подумать, что это счастливая пара, немолодые, но сохранившие привлекательную внешность влюблённые, у которых роман тянется годами. Но если бы кто прислушался к беседе этой пары, то понял бы, что здесь нет даже и признака любви.
— Почему финны сумели справиться с красными? Почему шведский барон свернул голову финской гидре революции, а наши — Деникин, Врангель — не смогли? Как вы думаете, Александр Александрович?
— А вы как думаете?
— Потому что поздно начали вешать, — сказала она.
— А как узнать, когда поздно и когда рано?
— Вешать надо было с самого начала. Теперь уж не пропустим. Я верю в Александра Павловича.
— Конечно, нужна сильная рука. Жалею, Мария Владиславовна, что в Париже мы в первый раз с самого начала не увиделись с генералом. Помешал и сбил с толку приезд Врангеля. Зато потом мы договорились обо всем.
— У Кутепова рука сильная. Вы бы видели, как он снёс голову саблей полковнику, служившему у красных… В Галлиполи он повесил многих, кто забыл свой долг.
— И все-таки почему один кавалергард, барон Маннергейм, сделал то, что не удалось сделать другому кавалергарду — Скоропадскому?
— Мне рассказывали, что барон все умел превосходно делать: пить и не пьянеть, командовать эскадроном, командовать страной, а главное — расстреливать.
Якушев вдруг усмехнулся:
— А вы жестокая, Мария Владиславовна. Жестокая, хотя и красивая… Я почему-то представляю вас в открытом платье, на балу, а не в этом облике…
— Учительницы или офицерской вдовы?.. А вы — шармер, дамский угодник. Впрочем, у вас министерская голова, и за это я прощаю вам даже комплименты. И ещё за то, что, когда вы говорите о будущем государе, у вас такое лицо…
— Какое?
— Ну… просветлённое.
— Но ведь это будущее России, той России, которую мы с вами знали, потеряли и, я верю, вернём.
— Ценою крови. Большой
— Нет. Я встречал английских офицеров, но это были снобы в щегольских френчах. (Якушев не счёл нужным рассказывать о встрече в Петрограде.)
— Этот, говорят, не из таких. Этот не дрогнет…
Он вдруг взял её руку и довольно громко, закатывая глаза, с чувством произнёс:
— Мария, бедная Мария, краса черкесских дочерей! Не знаешь ты, какого змия ласкаешь на груди своей…
Она с изумлением повернулась к нему. Он указал ей взглядом на соседний стол. Господин с сигарой явно к ним прислушивался.
— Не пора ли нам?
— Пойдём.
На улице он говорил ей:
— Вы думаете, финны нам верят? Они не забыли генерала Бобрикова, генерал-губернатора, помнят и великого князя Финляндского, его величество Николая Александровича… Всюду нужна конспирация, всюду слежка. Учиться нам надо, Мария Владиславовна.
— У кого учиться?
— А хотя бы у того же Рейли… — Он взглянул на часы. — Время идти к Бунакову. Он нас ждёт.
В час дня они были у Бунакова.
Разговор шёл на общие темы. Якушев, как всегда, сумел придать беседе деловой характер:
— Вы советовали нам связаться с англичанами. Как это сделать?
— Могу вам пообещать приезд кого-нибудь из англичан для рекогносцировки.
— Вы, кажется, называли кого-то? Это Железный?
— Он. Вы разочарованы?
— По слухам, он занимается коммерцией, и очень удачно. Какой смысл Железному приниматься за старое?
Бунаков пожал плечами:
— Вы думаете, что он может бросить то, чему отдал лучшие годы своей жизни? Тогда вы не знаете этого человека. Могу вам сказать, что Советы никогда не имели более опасного врага.
— Дай-то бог! — сказала Мария Захарченко.
— Для него это вопрос чести, особенно после провала Савинкова. Он так в него верил.
Речь шла о Сиднее Джорже Рейли.
Бунаков показал письмо Рейли. Оно было подписано псевдонимом Железный.
— Упомянутый собирается в дорогу… обладает выдающимися личными и финансовыми связями как в Англии, так и в Америке.
Этот разговор происходил в феврале 1925 года.
«…Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не могли дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала.
Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идёт скорее — инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть действия общего закона солдатского бунта, то есть должны поддаться массовому настроению окружающей среды».