Шрифт:
Фриц Лейбер
Мертвец
Перевод. С. Н. и Н. Н. Колесник
Профессор Макс Редфорд открыл дверь с матовым стеклом, ведущую в приемную, и знаком пригласил меня войти. Я с энтузиазмом последовал за ним. Когда самый выдающийся доктор одной из ведущих медицинских школ Америки звонит автору, популяризирующему достижения науки, просит его заехать, но не объясняет, почему, чувствуешь себя крайне заинтригованным. Особенно, если учесть, что исследования этого доктора, несмотря на всю их научную строгость, всегда тяготели к сенсационности. Я помню его опыты на кроликах, настолько подверженных аллергии на прямое освещение,
Когда мы шли по пустому коридору, он вдруг спросил:
– Что такое, по-твоему, смерть?
Я не ожидал подобного вопроса и удивленно взглянул на него.
Яйцевидная голова с ежиком седеющих волос была упрямо наклонена вперед. Глаза за толстыми линзами очков сверкали почти озорным блеском. Он улыбался.
Я пожал плечами.
– Я хотел бы кое-что показать тебе,- сказал он.
– Что, Макс?
– Увидишь.
– Это может сгодиться для очередного очерка?
Он покачал головой:
– Сейчас мне не хотелось бы, чтобы общественность или коллеги узнали об этом хоть что-нибудь.
– Ну а когда-нибудь потом?
– поинтересовался я.
– Возможно, это будет одна из твоих лучших публикаций.
Мы зашли в его рабочий кабинет. На лабораторном столе лежал человек, нижняя часть тела которого была прикрыта простыней. Казалось, он спал.
Но в тот же момент я испытал нечто вроде шока. Потому что, не имея ни малейшего понятия о том, кто этот человек, я, без сомнения, узнал его. Я был уверен, что несколько недель тому назад уже видел это красивое лицо сквозь высокую стеклянную дверь в гостиной Макса. Это лицо в страстном поцелуе прижималось к лицу Вельды, хорошенькой жены Макса, а эти руки обнимали ее. Проведя весь тот вечер в лаборатории, мы с Максом как раз подъехали к его уединенной загородной вилле, и я случайно взглянул в окно, в то время как Макс закрывал машину. Когда мы вошли в дом, этого человека там уже не было, и Макс, как всегда, нежно поздоровался со своей женой. Увиденное обеспокоило меня, но я, конечно же, ничего не мог предпринять.
Я отвел взгляд, пытаясь скрыть замешательство. Макс уселся за свой стол и начал постукивать по нему карандашом - от нервного возбуждения, как предположил я.
Человек, лежащий у меня за спиной, сухо закашлялся.
– Посмотри на него,- сказал Макс,- и скажи, чем он болен.
– Я не врач,- запротестовал я.
– Я знаю, но некоторые симптомы бывают абсолютно очевидны даже неспециалисту.
– Но мне не кажется, что он болен,- возразил я. Макс вытаращился на меня:
– Неужели?
Пожав плечами, я обернулся и поразился тому, чего не заметил сразу,быть может, я был слишком взволнован, узнав этого молодого мужчину? Видимо, образ, возникший в моей памяти, совершенно затмил собой реального человека. Макс был прав: любой рискнул бы поставить диагноз в этом случае. Общая бледность, чахоточный румянец на скулах, истончившиеся кисти рук, выступающие ребра, глубокие впадины над ключицами,
Макс задумчиво уставился на меня, продолжая постукивать по столу. "Знает ли он то, что я пытался от него скрыть?" - подумалось мне. Безусловно, я чувствовал себя очень неловко. Присутствие этого человека, быть может, любовника Вельды, в кабинете Макса, да еще в бессознательном состоянии, страдающего смертельной болезнью, сам Макс с сардонической улыбкой на лице, пытающийся подавить еле скрываемое возбуждение, и этот странный вопрос о смерти, который он мне задал,- все вместе взятое являло исключительно неприятную картину.
Следующая фраза Макса впечатления не улучшила.
– Так ты уверен, что это туберкулез?
– Естественно, я могу ошибаться,- признал я с неловкостью.- Это может быть какая-нибудь другая болезнь с подобными симптомами или...- Я чуть было не сказал "или результат действия какого-то яда", но запнулся и закончил: Однако симптомы, безусловно, налицо.
– Ты в этом уверен?
– Казалось, ему доставляло удовольствие дразнить меня.
– Ну конечно же!
Он усмехнулся:
– Посмотри-ка еще раз.
– Зачем?
– воспротивился я. Впервые за все время нашего общения мне показалось, что в Максе есть что-то исключительно неприятное.
– И тем не менее взгляни еще раз.
Я неохотно повернулся. И первые несколько секунд не испытывал ничего, кроме изумления.
– Как такое могло случиться?
– неуверенно спросил я Макса.
Человек, лежавший на лабораторном столе, разительно изменился. Безусловно, это был все тот же человек. Хотя в какой-то момент я даже это поставил под сомнение. Потому что вместо мертвенно-бледного призрака моим глазам предстало совсем другое существо. Запястья, еще минуту назад казавшиеся истонченными, теперь были опухшими, грудь так болезненно отекла, что не просматривались ни ребра, ни ключицы, кожа приобрела синюшный оттенок, а из обвислых губ вырывалось тяжелое, хриплое дыхание.
Я все еще испытывал ужас, но сейчас его перекрывала эмоция, не имеющая границ, эмоция, не берущая в расчет человеческие суждения и мораль,- меня охватило то самое волнение, которое испытывает человек, находящийся на пороге научного открытия. Кем бы ни был этот ученый, каковы бы ни были побуждения Макса, каким бы неожиданным ни оказалось зло, возможно, присущее его натуре, он здесь явно на что-то натолкнулся. На что-то, способное вызвать переворот в науке. Я не знал, что это было, но сердце мое глухо стучало, а по коже пробегал холодок возбуждения.
Макс отказался отвечать на мои многочисленные лихорадочные вопросы. Он лишь откинулся на спинку кресла, улыбнулся и спросил:
– Ну, а теперь, посмотрев на него вторично, что ты можешь сказать о его болезни?
Он так раздразнил меня, что я ответил на вопрос.
– Вне всякого сомнения, в этом есть что-то неправдоподобное, но если ты так настаиваешь, то вот что я думаю: болезнь сердца, может быть, вызванная почечной недостаточностью. Во всяком случае, "мотор" барахлит.
Улыбка Макса была раздражающе вкрадчивой. Он снова, как надменный учитель, постучал карандашом по столу.