Мертвецы тоже люди
Шрифт:
– Къняже, ты са на меня не гневаи. Симо же ти люди сулити много тебе, мой баръдъ.
– То мне ведомо, Афанасий.
Снова раздался тихий, мелодичный свист. Я невольно подхватила мотив и чуть слышно пропела старую грузинскую песенку:
Розу на пути встретил я,В поисках уйдя далеко.Роза, пожалей, услышь меня.Где же ты, моя Сулико?Афанасий хрипло рассмеялся за дверью. На этот раз он заговорил на русском,
– А тебе не показалось, Острый, что девчонка на царевну твою похожа чем-то?
– Так, может быть, это она и есть, Афоня.
Мегрел промолчал. Тот, кого он назвал Острым, засвистел «Сулико».
– И что же теперь будет?
– Что было предсказано, то и будет. Она за этим и приехала.
Афанасий снова заговорил с мегрельским акцентом:
– Сбылось всё-таки предсказание… Вай мэ! Вот Жива! Вот бесовка! Всё верно тебе предсказала! Она всё-таки вернулась! Зная о предсказании! Смелая!
– Значит, любовь сильнее страха, – ответил Острый.
– Но ты такой спокойный, княже. Я бы с ума сошёл от волнения, мой бард. Ладно, дружище, пойду в плацкартный вагон.
– Иди, мгелико, сменишь меня через пять часов.
Свист удалился в соседнее купе, и в проходе стихли шаги мегрела.
«Так он – Афанасий или Мгелико? Русский или мегрел? Кто они? И кто те люди, что посулят им много? И что за обращение такое странное к Острому… княже… мой бард? А Жива – это кто? Неужто они знают мою московскую тётку Живу?»
Вопреки опасениям, никто меня не беспокоил. Через десять минут проверили билеты. Зашла проводница, взглянула на пустующий соседний диван. Цепко всматриваясь в содержимое раскрытого чемодана, оценила дорогие шёлковые блузы и платья, задержалась взглядом на туфельках Сальваторе Феррагамо, плаще от Барберри, золотых швейцарских часах. Угрюмо пробубнила:
– Постельное бельё брать будете?
– Хо. Дзалиан минда дависвено. Шеидзлеба мовцио? [2]
2
Да. Очень хочу отдохнуть. Можно закурить? (Искаж. груз.)
Не знаю, почему проводницу так потрясло, что я говорю на грузинском. Услышав чистый тбилисский выговор, она остолбенела и уставилась на меня с таким ужасом, будто чёрта увидела.
– Ра могивидат? [3]
Проводница вышла из столбняка и вяло проговорила:
– Все в порядке, калбатоно… извините. Просто вы так посмотрели…
«Как я посмотрела?»
– Можно вас спросить?
– Ар шеидзлеба! [4]
3
Что с вами? (Искаж. груз.)
4
Нельзя! (Искаж. груз.)
– Я бы хотела объяснить… про тех двоих…
– Ес ме ар мехеба [5] , –
Проводница поджала губы и положила на диван постельное бельё.
– Помочь вам застелить постель? – спросила она.
Я молча кивнула в ответ, и проводница за пару минут заправила простыни.
«Аиром пахнет…»
В это же время из соседних купе как по команде в проход вышли пассажиры. Замелькали, зашмыгали в дверном просвете, уселись на откидные сиденья, встали у дверей, завели, знакомясь с попутчиками, оживлённую беседу. С полотенцем на плече прошествовала в конец вагона дородная женщина, пробежал уже знакомый мальчишка.
5
Это меня не касается. (Искаж. груз.)
Совсем рядом послышался свист, и наркоторговец встал в проходе у окна напротив. Он по-прежнему был в полупальто и в кепке, низко надвинутой на глаза, закрывавшей верхнюю часть лица.
Проводница обернулась, спросила его про бельё и вышла из купе, не закрыв за собой дверь.
Я испугалась, но наркоторговец отвернулся и смотрел в черноту за окнами. Грустную мелодию «Сулико» он свистел удивительно чисто, так что я невольно заслушалась и подняла глаза, когда свист стих.
Незнакомец наблюдал за мной. Я не могла разглядеть лица, мешал козырёк кепки. Заметила печать твёрдого рта, белый шрам на скошенном, породистом подбородке и кончик прямого носа.
В облике незнакомца я не чувствовала угрозы, скорее наоборот. Наркоторговец, глядя на меня, покачал головой и прикрыл рукой рот, чуть сдвинув кепку на лоб. Теперь мне были видны только его глаза.
«Синеглазый», – невольно отметила я.
Наглец, не смущаясь, пялился на меня, медленно переводя взгляд с лица на блузу, на обтянутые юбкой бёдра. Незнакомец смотрел и всё качал головой, словно не мог поверить, что я – это я. Признаюсь, никогда и никто не смотрел на меня так. Наркоторговец с нескрываемым восхищением оценивал каждый сантиметр моего тела, буквально пожирая глазами.
Если бы я знала, что его взгляд так подействует на меня, то никогда не села бы в этот поезд, не приехала в Москву, не покинула свой остров! Лицо вспыхнуло, щёки залило краской, стало трудно дышать. Тело рдело под одеждой не хуже растопленной печки.
На ватных ногах я поднялась и подошла к двери, чтобы закрыть её. На мгновение мы оказались друг от друга очень близко. Я почувствовала ответную волну жара и сильные руки.
А дальше произошло то, о чём приличной девушке стыдно говорить. Я обвила рукой его крутую шею и закрыла глаза, охваченная негой и томлением. Он выдохнул еле слышно нежное признание.
«Ладо, о, ладо ма!»
Жаркий поцелуй накрыл губы – я ответила. Мы, будто в танце, отступили в купе. Щелчок – погасла лампа, и наступила кромешная тьма. Ещё щелчок – заперта на замок дверь.
Незнакомец будто с ума сошёл. Он кусал мои губы и страстно рычал. Пылкие признания в любви, поцелуи, шорох срываемой одежды, и вот мы обнажённые, плоть к плоти, припали друг к другу.
– Я девственница, – прошептала в последний момент.
Незнакомец, преодолев хрупкую преграду, застонал. От этого стона я восторжествовала и запустила пальцы в его густые кудри.