Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца
Шрифт:
Мы считали, что убийца нечеловечески умен и хладнокровен и что его невозможно перехитрить. Это неверно. Он открыто на глазах у свидетелей совершил покушение на жизнь человека. И у нас есть все доказательства, какие только могут потребоваться, чтобы доказать его причастность к убийствам. Он почти что признался в них сам.
Министр умолк, теребя пальцами крошечный синий лепесток колокольчика, играя с ним, как с доводами за и против.
Муха жужжала и билась о темное, залитое блестящими каплями дождя оконное стекло.
Министр сидел на краю стула, обхватив локтями его спинку и, казалось, весь сжался, готовясь к прыжку. Его рот был полуоткрыт, я слышал неровное, прерывистое дыхание.
С лица Стеллана Линдена исчезли краски. Пропала на нем и обычная его мина презрительного превосходства, лицо выражало теперь только неуверенность и замешательство.
Рядом на диване сидела Барбру Бюлинд. Руки ее покоились на коленях. Но ногтями одной руки она терзала плоть под ногтями другой, ногти впивались в кожу, терзали плоть до крови, как алчные клювы.
Внимал словам Министра
Удивление, оторопь, страх — мы реагировали, казалось, одинаково. Все напряженно и неотрывно глядели на Министра, ожидая услышать от него то, что должны были наконец услышать.
Мы ждали от него последнего, окончательного приговора — слов, которые объяснили бы необъяснимое.
Министр поднял взгляд и перенес его со своих теребящих лепесток пальцев на Стеллана Линдена, сидящего прямо перед ним на диване. Потом медленно, словно бы с большим усилием и неохотой перевел взгляд в дальний угол на Кристера Хаммарстрема.
Теперь Министр обращался к нему одному:
— Сегодня утром я уже знал, что это ты убил Беату и Еву. А сейчас я знаю, как ты их убил.
28
Кристер Хаммарстрем не отвечал.
Он, казалось, еще более сжался и почти исчез в своем кресле.
Капли дождя, ударяясь об окно, стекали по нему вниз. И под этот неслышный аккомпанемент тихо и поначалу с видимым усилием Министр заговорил:
— Я стал догадываться об истине, начиная с момента, когда вдруг понял, почему исчезла салфетка из дома Беаты. Зачем она понадобилась убийце? Никакой особой ценностью она, по-видимому, не обладала. И все-таки она ему для чего-то понадобилась! Может, для того, чтобы стереть отпечатки пальцев? Нет, вряд ли. Ведь наверняка он работал в перчатках. Или, может быть, в комнате, где произошло убийство, случилось что-то непредвиденное? Что-то, что заставило его использовать эту салфетку? Может, он измазался кровью? И хотел стереть ее? Но он стрелял в Беату с расстояния четырех-пяти метров. Или, может, он поранил себя или… Нет, это невозможно, этого не может быть! И все же! Это объяснило бы некоторые странные обстоятельства… И тут я понял: Беата, должно быть, сама выстрелила в убийцу и ранила его, а он сорвал со стола салфетку и перевязал ею рану. Вот чем объяснялось суровое, решительное выражение лица Беаты. «Она выглядит, как солдат, павший на поле боя», — сказал адъюнкт Перссон. Вот почему так странно вел себя Кристер в тот вечер. «Он молчал, сжав зубы, и не говорил ни слова», — так рассказывала нам Ева. Отсюда и тот приступ слабости, охвативший его, когда он вернулся в комнату убийства вместе с Евой. Прогулки туда и сюда по лесным тропинкам в темноте раненому легко не даются, и у него, должно быть, адски болела рука. Страдальческий вид профессора в последующие дни, который мы приписывали его чрезмерным трудам садовода, тоже объяснялся ранением. Беата, конечно, не преминула воспользоваться ружьем. Я должен был это понять, когда Хюго Маттсон, раздавая нам перед соревнованием ружья, напомнил, что фру Юлленстедт всегда имела, дома оружие.
Но почему в тот вечер, когда ее убили, оно лежало у нее наготове? Неужели она предчувствовала свою судьбу? Нет, вряд ли. Она опасалась непрошеного гостя. Как мы и предполагали, она поняла, что кто-то обыскивал ее дом. И посчитала, что это, скорее всего, была Барбру — ей единственной она доверила ключ — или же Стеллан Линден, искавший нужные Барбру для диссертации литературные материалы. Беата ведь наотрез отказалась предоставить их племяннице. Ранее в тот же день — последний в ее жизни — она потребовала свой второй ключ обратно и весьма недвусмысленно запретила все дальнейшие необъявленные визиты в свой дом: «Приходи, когда я дома, я сама впущу тебя. Никаких других посещений я не потерплю! Ты знаешь, что я говорю серьезно. И передай это тому, кто, как кажется, этого не понимает!» Мы знаем, что она требовала от Сигне называть себя, когда Сигне приходила к ней раньше. Если бы в дверь постучал Стеллан Линден, она бы ни за что его не впустила. «А как поведет он себя в таком случае?» — наверное, спрашивала она сама у себя. И она твердо, как зеницу ока, решила защищать самую любимую, дорогую для нее часть своей собственности и поэтому положила рядом с собой в гостиной ружье.
Министр на мгновение прервал свою речь и кинул быстрый взгляд в угол на Кристера Хаммарстрема.
— Когда в вечер убийства ты постучал к ней в дверь, требование назвать себя застало тебя врасплох — ты ведь не был у нее с тех пор, как приходил вместе со всеми поздравить с днем рождения. По понятным причинам, ты не мог долго стоять на пороге, выкрикивая свое имя, — Беата была почти глуха. Поэтому ты использовал отмычку, которой несомненно запасся заранее. Со своего кресла в гостиной Беата вдруг видит, как открывается запертая дверь. Она слышит мужской голос, а поскольку ключа от ее дома у посторонних быть не может, приходит к выводу, что в дом ломится малосимпатичный Стеллан Линден, чтобы насильно отобрать у нее бумаги. Беата гневается, возможно, она выкрикивает предупреждение, но не слышит, что отвечает ей ее доверенный врач, и не узнает его тоже, поскольку видит перед собой на пороге только тень — в прихожей сумрачно, а в гостиной горит только одна лампа. Тогда она стреляет в тень и попадает тебе к левую руку. Ты поднимаешь ружье и убиваешь ее наповал. Замечаешь на столе салфетку, срываешь ее и перевязываешь салфеткой рану. Ты любой ценой должен скрыть, что здесь, в доме, произошла перестрелка и что убийца получил ранение. Первоначально ты, наверное, хотел отвлечь подозрения полиции от дачников, — взломать замок, устроить в комнате беспорядок, украсть деньги и вообще создать в доме у Беаты антураж убийства с целью ограбления. Но ты был или слишком шокирован болью и неожиданностью отпора или не осмелился ничего трогать из боязни оставить, несмотря на перевязку, следы крови. Прежде чем бежать, ты забрал с собой ружье Беаты и пулю, прошедшую через руку насквозь и ударившуюся о каменную кладку дымохода. Дома ты делаешь новую перевязку — уже поосновательнее — и приходишь в 20 часов 40 минут — на пятнадцать минут позже назначенного срока — к Еве Идберг. Она видит, что ты бледен, суров и неразговорчив, но находит этому естественное объяснение. Ты злишься из-за того, что она заставила тебя сопровождать себя к Беате.
Но зачем ты убил Беату? Ты ведь убил ее не с целью самозащиты. Ты пришел к ней, чтобы ее убить.
Я убежден, у тебя не было особых причин убивать ее, и как раз отсутствие их сыграло во всем этом роковую роль. Примерно год ты планировал и готовил убийство другой женщины — Евы Идберг. Полную и истинную причину, толкнувшую тебя на это убийство, можешь, наверное, объяснить только ты сам, я же только предполагаю, что оно связано с какой-то любовной историей в прошлом. Вполне вероятно, Ева шантажировала тебя — чем еще можно объяснить, что она смогла сравнительно недавно купить дом и роскошный автомобиль, хотя жила только на зарплату? А вот что мы знаем точно — Ева купила здешнюю дачу два года назад и уже тогда была знакома с тобой и периодически работала в той же клинике, где и ты. Мы знаем также, что ты не скрывал своего раздражения, когда видел ее в местном обществе или слышал упоминания о ней в разговоре. «Он такой раздражительный и нервный „последнее время, — говорила она о тебе еще до убийства Беаты и добавляла: — Но меня он слушается“. Она шантажировала тебя, скорее всего, той автомобильной аварией, случившейся четыре года назад, в которой погибла твоя жена. Ты был за рулем, когда, сделав опасный поворот, твоя машина столкнулась с автомобилем, ехавшим, согласно твоим показаниям — других свидетелей в живых не осталось, — по встречной полосе движения.
По-видимому, ты пытался убить Еву еще прошлым летом. Она рассказывала, как под ней сломалась лестница, когда она красила дом, — возможно, лестница сломалась не случайно. Возможно, ты заготовил для нее еще пару подобных „несчастных случаев“. К счастью, все они кончились ничем. Ева была, и она гордилась этим, сильной и хорошо тренированной женщиной. И поскольку она отличалась к тому же поразительной жизнерадостностью, ты не мог рассчитывать на то, что инсценированное „самоубийство“ или же отравление лекарством не вызовет подозрений. Ты понял, тебе остается только одно — прибегнуть к открытому, незавуалированному насилию.
Но и это было непросто. Ведь сразу после убийства полиция неминуемо узнала бы о ваших отношениях и о ссоре. И тогда ты не смог бы избежать серьезных подозрений. Но ты призвал себе на помощь весь твой методический гений — это благодаря ему ты добился таких успехов в хирургии — и со временем выработал хитроумный и коварный план.
Ты, конечно, знал, что Беата Юлленстедт тяжело и неизлечимо больна, об этом рассказал тебе ее лечащий врач. „Почему бы — наверное, спросил ты себя в какой-то злосчастный миг, — почему бы мне не сократить страдания этой старой и одинокой женщины и не извлечь из ее смерти пользу? Разве не смог бы я, — и в этом, полагаю, заключалась главная идея твоего плана, — убив Беату, подстроить дело так, чтобы Ева „увидела“ убийцу, а потом убить Еву и представить это второе убийство как устранение опасного свидетеля?“ Полиция наверняка, — таков был твой расчет — стала бы рассматривать смерть Евы как „сопутствующее убийство“ и не искало бы за ним других мотивов. Что касается убийства Беаты, на котором бы сосредоточила все свое внимание полиция, у тебя не было никаких внешних причин для совершения его, — и известие о том, что Беата завещала тебе картину твоего любимого художника, ты, должно быть, встретил со смешанными чувствами.
Но каким образом осуществить план? Где и как могла увидеть Ева бесконечно опасную для нее тень убийцы? Беата редко покидала свой дом и никогда не выходила из него после наступления темноты. Значит, Ева сама должна была явиться к ней. Но они не общались между собой и знали друг друга только понаслышке. Кроме того, нельзя было допустить, чтобы следы инициативы этой встречи вели к тебе. Проблема была нешуточная. В конце концов ты решил, что нужно пригласить Еву на дачу Беаты, хотя это несомненно вызвало бы немалое удивление у Евы, а впоследствии и у полиции. У Беаты на даче не было телефона, поэтому приглашение следовало послать по почте письмом. Но письмо должно было быть „подлинным“ и написанным рукой самой Беаты, ведь оно обязательно попало бы в руки полицейских графологов. Письмо также оказалось крепким орешком, поскольку Беата и Ева не переписывались. Но тебя и тут выручили твоя извечная методичность и педантизм. Ты хранил у себя дома практически всю свою корреспонденцию за долгие годы. Я сам убедился в этом, побывав у тебя дома в твоей спальне в прошлое воскресенье. В груде старых писем ты нашел одно, написанное прошлым летом. В нем Беата просила тебя зайти и осмотреть ее. Выдержано было оно в несколько приказном, но вежливом тоне. Знатная пациентка обращалась к своему знакомому знаменитому доктору. На письме стояла дата: „Линдо. 16 августа“, но в дате отсутствовал год. „Приветствую Вас и шлю Вам нижайший поклон! Не соблаговолите ли Вы зайти ко мне домой сегодня вечером? Мне жаль Вас беспокоить но, надеюсь, моя просьба не покажется Вам слишком обременительной. Договоримся на половину девятого, чтобы не торопиться за ужином. Ваша Беата Юлленстедт“.