Шрифт:
Пролог
«Знаете, каково это возненавидеть свою работу? Конечно, не знаете. Откуда вам это знать, вы-то свою никогда и не любили. Просто потому, что никогда не занимались своим делом по-настоящему. Вы даже не знаете, какое дело ваше.
Пока вы мелкие, ваше дело в песочнице играть. Потом ваше дело – учиться, потому что так сказали родители и еще та тетя в школе. Затем вы подрастаете, и настает пора определяться в жизни. Только, вот беда, подрастает у вас прежде всего хотелка, а не мозги. И самое важное ваше дело – бегать за такими же идиотами противоположного пола. Какой там выбор профессии! Ее за вас выберут родители.
Так или иначе, вы будете бегать за себе подобными другого пола, пропускать лекции, получать нагоняи от педагогов и ненавидеть их за придирки. В этом месте ставим галочку на полях. Придираться к вам теперь будут всю вашу жизнь. Или вам будет казаться, что к вам придираются. И вы будете об этом ныть на каждом углу, но ничего не сделаете, чтобы что-то изменить. Потому что ныть проще, чем делать. Впрочем, мы забежали вперед.
Спустя время вы с горем пополам окончите свой институт, университет, училище или что там еще и пойдете работать. Разумеется по профессии, вы ж ее не для того получали, чтобы впустую столько лет потратить. Вы устроитесь работать, и в первое время вам даже будет казаться, что работа вам нравится. Эта иллюзия возникает всегда, когда человек сбрасывает с себя бремя опостылевшей учебы и начинает зарабатывать свои первые деньги. Но это радость не от работы, а от тех самых денег, которые дают некоторую независимость от привычного социума.
Пройдет совсем немного времени, вы поймете, что социум изменился, что денег вы зарабатываете меньше, чем хотелось бы, что начальство к вам придирается, а занимаетесь вы совершенно не тем, о чем мечтали, и вас это бесит, только чем вы мечтали заниматься, вы тоже не знаете.
И вот вы ходите на ненавистную службу. Приходите туда утром уставшими, думаете не о работе, а о перерыве. В понедельник вы приходите с мыслью о выходных, выйдя из отпуска, начинаете считать дни до следующего. Работа для вас становится беспросветной чередой обязанностей, от которых надо отдыхать и хочется отлынивать.
Вот тут-то и подрастают ваши дети, вы с надеждой смотрите на них, неприкаянных, и думаете, что им нужна, конечно, совсем не ваша работа, а настоящая: либо та, о которой вы мечтали, как вам теперь думается, либо та, которая кажется модной и престижной. И ваши бедные, наивные дети, которые хотят на самом деле того же, чего хотели в их возрасте вы, идут осваивать профессии, которые они не выбирали.
Так живет девяносто процентов из вас. Остальным десяти либо повезло, либо наплевать. Мне повезло: я знал, чем хочу заниматься, я научился всем секретам своего дела, я был счастлив, что занимаюсь именно этим. Работа для меня никогда не была напрягом. И хотя вам этого не понять, так оно и было до последней минуты, а теперь…
Я пишу всю эту ерундень, чтобы не разучиться складывать буквы в слова и слова в предложения. Чтобы раздразнить вас, идиотов, или хотя бы для того, чтобы раззадорить самого себя. Я пишу это, потому что по сравнению с сегодняшней правдой все остальные темы скучны и никчемны. Но долбаную правду, которую знаю я, вам, дебилам, не расскажешь. Вы ее не осилите, не поймете и не примите.
И получается полная чушь. Кроме того с использованием старого, приема. Да еще дурацкий бурбон закончился, а его был литр. Завтра будет болеть голова. И на первой полосе будет уныло, потому что
Ваш Санчес в депрессии, скучные вы уроды!»
Из личного архива Санчеса О’Гиры
Часть первая
Сквозь легкую занавесь на высоком окне светило солнце, ложилось мягким рассеянным светом на шелковое одеяло и подушки. Ионея потянулась и шустро вскочила с кровати. Накинула халат, заколола волосы, раздернула занавески, впуская яркие лучи. Свет ударил в полную силу, радостно и беззаботно, как в детстве. Ионея улыбнулась новому дню. Впервые за долгое время она чувствовала себя выспавшейся. Захотелось рвануть раму, впустить вместе с солнцем ветер, вдохнуть его полной грудью…
В дверь постучали.
– Да! – ответила она, пряча улыбку.
Дверь распахнулась, вошла девушка из личной прислуги с подносом, поставила на столик блюдо с булочками, кувшинчик со сливками, чашку и кофейник. Налила кофе, добавила сливки – все как любит госпожа, ничего лишнего – и поспешно отступила в сторону, оставаясь рядом на тот случай, если что-то понадобится.
Ионея села к столу, сделала глоток кофе и потянулась за булочкой.
– Где свежая газета? – поинтересовалась она.
– Госпожа, вы просили подавать прессу только с материалами от Санчеса О’Гиры, а сегодня его статей не было ни в «Огнях Вероллы», ни в других изданиях.
– Вот как.
Разоблачитель молчал с их последней встречи. Она ждала от него разгромного материала и не дождалась. Причем не дождалась не только она. Материалы в «Огнях Вероллы» от Санчеса выходили, как и прежде, но становились все короче, одна тема растягивалась на несколько номеров, а в последнюю неделю и вовсе создалось впечатление, что один материал размазали на кучку крохотных заметок. И вот сегодня от О’Гиры не было никакого материала.
Если бы Ионея была журналистом, она бы подумала о том, чтобы устроить хорошую бузу вокруг исчезновения скандального борзописца. Ведь слепому видно, что редакция затыкала дыры старыми материалами в отсутствие новых. Можно было бы навернуть вокруг этого таинственности, устроить целое расследование, гуляя по ложным следам и делая сенсационные заявления. Кому какое дело, что кумир читателей заперся в своей комнатенке и беспробудно пьет? Интрига-то интереснее. Но Ионея не имела отношения к журналистике, и в происходящем для нее не было никакой интриги.
– Лорд Бруно ждет вас в кабинете, госпожа, – поделилась служанка, когда она отставила пустую кофейную чашку.
Это тоже стало своеобразным ритуалом – никаких разговоров, пока не будет выпита чашка кофе, даже если разом умерли все водопроводчики или небо упало на землю, свернув шпиль со здания Консорциума.
В кабинет Ионея вошла через четверть часа, свежая и блистательная. Лорд Бруно поднялся навстречу, поклонился:
– Прекрасно выглядите, госпожа, – отметил старик, и в его словах прозвучало нечто большее, чем простая вежливость.