Мертвое Царство
Шрифт:
Штиль стоял надо мной в напряжённой позе, будто боялся, что я испорчу или украду его бесценные рисунки с чудищами. Я внимательно вглядывалась в рисунки, в точные шероховатые линии и пыталась представить, как эти существа выглядели на самом деле. Где проходила граница их схожести с людьми? Двигались ли они так же, как мы, или с не присущей человеку скоростью и грацией? Умели ли они говорить? И какими тогда были их голоса? Да, меня очаровали нечистецы Княжеств. Я слышала, что столетия назад и в Царстве встречались лесовые, русалки и водяные, но разрастающиеся города, пастбища и толпы людей заставили нечистецей покинуть эти места, убраться на север, в леса Княжеств.
Мои размышления прервал кашель антиквара.
– Это невероятно, – произнесла я. – Спасибо, что показали.
– Вы будете покупать?
Я отобрала несколько рисунков, которые впечатлили меня более всего. В углу одного виднелись инициалы: «Н. Ш.». Я с подозрением посмотрела на антиквара:
– Это ваша работа?
Штиль побледнел, и я поняла, что угадала.
– Вы покупаете или нет?
Прибавив рисунок Штиля к отобранным, я придвинула ему стопку и указала пальцем на картину с нечистецкими красавицами:
– Посчитайте вместе с этой картиной. Деньги занесу через три дня.
Штиль сморщил нос. Он начинал раздражать: мальчишка, возомнивший о себе неизвестно что. Несомненно, неординарный и загадочный, но не настолько, чтоб я лебезила перед ним и терпела снисходительное отношение.
– Я не нищая, не стоит кривиться. А ещё я могу заплатить больше, если вы расскажете мне о Княжествах. И о Перешейке. Это действительно важно, Штиль, поймите меня.
Антиквар то ли устыдился, то ли успокоился, почуяв прибыль, но лицо его стало невозмутимым. Он холодно объявил цену: чуть выше той, что я ожидала, но торговаться не хотелось. Согласившись, мы пожали руки (точнее, я слегка сжала его сухую клешню, скрытую шёлком), и я покинула тёмную лавку, унося с собой новые мысли.
Я поднялась к себе в комнату – на этот раз обошла святилище стороной. Мне не хотелось говорить с Ферном, несмотря на всю нашу дружбу. Нужно в одиночестве обдумать всё, что произошло.
Наверное, это было ошибкой. Стоило двери закрыться за мной, как грудь сдавило стальными скрепами. Я едва не задохнулась от тоски: по Лагре, по Аркелу, который больше не будет моим. Пошатываясь, будто уже захмелев, я прошла к шкафу и достала бутылку браги. Плевать, что завтра похороны Лагре и нужно прилично выглядеть среди родни. Плевать, на всё плевать. Вынув пробку зубами, я села на пол, прислонившись спиной к кровати, и сделала большой глоток.
Лагре хоронили в городском некрополе, со всеми причитающимися почестями. Ходили слухи, будто на похороны должен приехать сам царь Сезарус из Зольмара, но он всего лишь прислал гонца с письмом, в котором выразил свои (надеюсь, искренние) сожаления.
Если в день маскарада выпал снег, то сейчас солнце светило насмешливо ярко. Я щурилась, от вчерашней выпивки болела голова. Мне хотелось бы верить, что Золотой Отец благословляет Лагре в последний путь, а не смеётся над нашим горем и нелепой смертью командующего. Хотелось, но не верилось.
Скорбные белые одежды приглашённых сияли на свету. Мне было тяжело найти белый наряд, деятельность падальщицы подразумевает несколько другие цвета. Мне подумалось, что Ферн с его Милосердным были бы тут более уместными, чем священники Золотого Отца, напыщенно и слишком торжественно выводящие с хорами песни, не очень-то вяжущиеся со скорбью.
Мать не смогла прийти – смерть Лагре стала для неё слишком сильным ударом. Отец держался хорошо, но я стояла чуть в стороне и медленно пережёвывала горькие можжевеловые ягоды, чтобы отбить кислый запах браги.
На могильнике собралась вся местная знать. Большинство наверняка присутствовало и на маскараде, а некоторые, казалось, так и не вылезли из праздничных костюмов, лишь окрасили их в белый. Сверкали капли хрусталя, переливался жемчуг, мерцали шелка и кружева. Женщины вплели в волосы белые и серебристые нити, мужчины украсили камзолы белыми хризантемами, а я чувствовала себя нищенкой, замарашкой, которая не нашла ничего нарядного даже ради единственного брата.
Шептали разное. О том, что семью Лариме прокляли. О том, что на маскарад проникли лихие люди. О том, что теперь никто не отговорит царя начинать войну.
Лагре убили ночью, ещё и осенью – во время безраздельного властвования Серебряной Матери, поэтому отпевали его в святилище с заострёнными синими куполами. Отпевали вечером, едва ускользнули последние лучи Золотого Отца – в зале, выложенном сине-серой мозаикой, уложив на мраморный постамент среди белоснежных лилий, источавших душный умиротворяющий аромат. Лагре был красив – бледен и спокоен, так позже сказал отец. Мне было стыдно, что я трусливо предпочла напиваться в своей каморке, вместо того чтоб проводить брата в последний путь, но иначе я бы просто сошла с ума, окончательно потеряв связь с реальностью.
Я незаметно подошла ближе к отцу и тронула за локоть.
– Твоего ублюдка поймали, – шепнул он, не поворачивая головы. – Я лично прослежу, чтобы его повесили как можно скорее. И раз уж пришла, то лучше тебе держаться от меня подальше.
В горле стало ещё суше, чем было, а ягоды можжевельника стали такими горькими, что свело скулы. Вот как, значит.
– Мне нужно тридцать золотых ликов. Пожалуйста. С возвратом.
Наконец отец удостоил меня взглядом. Лучше бы он этого не делал. Я мигом почувствовала себя если не раздетой, то оплёванной. Нарядная женщина с высокой причёской обернулась ко мне, посмотрев с нескрываемым презрением.
– Поговорим после, – процедил отец.
Пока Лагре заносили в гробницу, я всё думала о Нимусе Штиле и нечистецах. Твари на картинах не выглядели живыми. Они вообще не были людьми, если на то пошло, но те женоподобные существа с ободранными спинами совершенно точно должны быть мертвы – уж в живых и мёртвых я что-то да понимала. Но в то же время никто не назвал бы их покойницами. Это не давало мне покоя. Что за извращённая форма жизни? Что за надругательство над самой природой смерти? Как мёртвый может быть живым, а живой – мёртвым? И раз это возможно там, в Княжествах, то может ли быть возможно где-то ещё? С кем-то ещё?