Мертвое озеро
Шрифт:
– - Как вы добры! вы простили меня, вы не испугались поддержать женщину, оскорбившую вас. О, возьмите, возьмите его! он вам одним должен принадлежать!
И актриса, сорвав медальон с своей груди, поцеловала его и, оставив в руках растроганной Любы, поспешно вышла. Лишь только она захлопнула дверь за собой, как поднесла платок к губам, заглушая свой смех.
Глава LXVII
Тавровский так спешил свадьбой, что все в доме сбились с ног. Накануне дня свадьбы,
– - Что случилось с тобой?'-- воскликнула Люба.
Цыган не мог говорить.
– - Ты весь дрожишь…
Цыган робко подал Любе маленькую записку. Пробежав ее, Люба помертвела и в отчаянии упала в креслы. Записка была очень лаконическая, из двух строк: "Стерегите его. Он дал слово ужинать у одной знакомой ему дамы, с которой давно уже довольно короток".
– - Эту записку я получил час тому назад. Меня вызвали из моей комнаты, и незнакомый мне человек, подав ее, скрылся,-- отчаянным голосом говорил цыган.
– - Ну что же? он дома? он не ушел?
– - шепотом спросила Люба.
Цыган глухим голосом отвечал:
– - Я следил…
Люба вскрикнула в негодовании, быстро вскочила с своего места и, бегая по комнате, искала что-нибудь надеть.
– - Ты знаешь, где он? веди, веди меня туда!
– - говорила она, перемешивая слова свои рыданиями.
– - Я поступил бесчеловечно!
– - в отчаянии воскликнул цыган.-- Пусть лучше ты была бы обманута!
Люба выпрямилась: в минуту слезы у ней исчезли, и она решительным голосом сказала:
– - Нет! это последние слезы о нем. Веди меня, где он: я хочу, я должна сама увериться. И это будет мое прощанье с ним.
– - Что ты хочешь делать?
– - Вели закладывать дорожную карету! Но как же я выйду из дому?
– - Той же дорогой, как он,-- отвечал цыган и вышел.
Через пять минут он воротился к Любе. Она, уже одетая, нетерпеливо ждала его. Цыган повел ее темными комнатами, привел в свою, оттуда они вышли, через окно, в сад. Проводя ее мимо кабинета Тавровского, цыган указал на открытое окно. Люба, рыдая, воскликнула:
– - Значит, нет более сомненья!
– - К несчастью, нет!
– - отвечал цыган.-- Я был даже в том доме, где он теперь пирует: я подкупил горничную, которая, если хочешь, проведет нас в комнаты. Ты сама всё увидишь…
Люба быстро и твердо пошла вперед. Из сада вышли они на улицу через калитку, ключ от которой был в кармане у цыгана. Идя по пустым и темным улицам, Люба вздрагивала, заслышав шаги пешехода или грохот экипажа. Они вошли в калитку одного небольшого дома и, пройдя
– - Это его голос!
И она кинулась к занавеске, разделявшей ту комнату от соседней. Комната, которую увидела Люба, была большая зала, ярко освещенная люстрой и дорогими канделябрами, стоявшими всюду. За столом, богато сервированным, сидели: Любская, разряженная и веселая, и рядом с ней Тавровский, с нахмуренными бровями.
Как будто нарочно в ту самую минуту, когда Люба подошла к занавеске, Любская встала с бокалом в руке и громко и насмешливо сказала:
– - Поздравляю вас со вступлением в новую жизнь, и дай бог, чтоб вы не забыли своих старых друзей!
Тавровский нехотя чокнулся.
– - Вы, кажется, чем-то недовольны? О, черная неблагодарность! Я всё устроила: завтра вы будете счастливейший из смертных -- и вы не хотите в последний раз быть веселым и любезным с старыми своими знакомыми.
Тавровский молчал. Любская, поглядывая на дверь с занавеской, продолжала:
– - А знаете ли, что роль моя была очень трудная, когда я, разрисовав себе лицо, явилась кающейся и так напугала…
– - Довольно! Я не сомневался в вашем таланте,-- резко сказал Тавровский.
– - Я непременно закажу пьесу к своему бенефису и велю вставить эту сцену: она будет очень эффектна.
– - Мне пора! я сдержал свое слово,-- вставая, сказал Тавровский; но Любская удержала его за руку и с любезностью сказала:
– - Нет, я вас не пущу: мое условие было, чтоб вы отужинали у меня, а еще только два блюда подали.
– - Может быть, вы их заказали сто!
– - Какое нетерпение! Я так сговорчива, так уступчива, а всё оттого, что люблю вас!
– - Благодарю!
– - презрительно пробормотал Тавровский; но Любская не обиделась и с тою же нежностью продолжала:
– - Вспомните последний пример; сначала я хотела, чтоб вы в день свадьбы ужинали у меня; но я уступила. Вот отчего я много теряю в жизни: я не умею выдерживать характера!
– - К вам нейдет роль угнетенной!
– - сказал Тавровский.
– - Нетерпение делает вас очень нелюбезным; но завтра, завтра вы будете свободны -- и на всю жизнь,-- разумеется, в таком случае, если подруга вашей жизни останется всегда так простодушна, как теперь.
Люба отскочила от двери и почти выбежала из комнаты. Возвращаясь домой, она спотыкалась поминутно, как будто на каждом шагу под ноги ей бросали камни. Цыган поддерживал ее.
– - Тише, тише!
– - говорил он.-- Ты должна была быть готова ко всему!
Возвратясь в свою комнату, Люба стала бегать как помешанная, шарить в комодах, потом всё бросала и, ломая руки, умоляющим и раздирающим голосом повторяла:
– - Ради бога, скорее, едем! едем!
– - Полно! обдумай свое намерение, может быть, это только первый порыв гнева.
– - О нет, нет! Я сойду с ума со стыда, если опять не устою и поддамся его словам и уверениям. Боже мой! что я сделала ему, чтоб так страшно обманывать!.. Ах, увези меня скорее!