Мертвяки-американы в московском морге
Шрифт:
Очередь по-прежнему стояла на ступеньках. Сотрудники Курорта по одному приникали к дверному глазку. Толубеев каждый час докладывал о сокровищах, навешанных на американах. Он клялся, что засек на одном драгоценнейший видеоплейер: Толубеев где-то раздобыл кассеты с фильмами «101 далматинец» и «Звездные шлюхи», но никак не мог их просмотреть. Капитан Жаров настаивал на том, чтобы расстрелять мертвяков, но Козинцев, поглощенный наблюдениями за черепом, не отдавал соответствующего указания, а офицер мог решиться на столь серьезные действия, лишь получив прямой приказ, предпочтительнее в письменном виде. Ради эксперимента он вышел на лестницу, спустился на несколько ступенек, наугад выбрал американа и прострелил ему череп Тот, словно мешок с костями, вывалился из очереди Жаров пнул останки, и труп, разваливаясь, катился вниз, пока не застрял в сугробе. После короткой паузы очередь передвинулась на одну ступеньку. Валентина была в парной со своими «подопытными кроликами». Новости о ее приобретении распространялись по Курорту, вызывая оживленные дискуссии. Тарханов заявился к директору, чтобы пожаловаться на коллегу, которая явно превысила свои полномочия, но ничего не успел сказать, потому что Козинцев пригласил его принять участие в изучении удивительного черепа. Доктор Дудников
Во второй половине дня Чирков задремал стоя, наблюдая за Козинцевым. Хотя челюсть продолжала двигаться, череп не проявлял агрессивности и более не пытался укусить директора. Тот реквизировал у Толубеева варган и вставил его между шейных мышц в надежде, что варган сыграет роль примитивных голосовых связок. Распутин тем временем научился управлять своими невидящими глазами Чиркову особенно не нравилось, когда он закатывал нарисованные зрачки под самый лоб, оставляя на обозрение лишь белки. Чирков знал, какие невероятные усилия потребовались, чтобы убить этого человека. Яда, которого скормили ему убийцы, хватило бы, чтобы уложить слона. Потом ему стреляли в грудь и спину, пинали в голову, били дубинкой и, наконец, завернутого в портьеру, бросили в прорубь. На черепе, кстати, Козинцев нашел отметину от аристократического пинка. Но людям убить Распутина не удалось: он умер, захлебнувшись ледяной водой. Работая, Козинцев напевал какую-то веселенькую мелодию, сочиненную Прокофьевым. Чтобы чем-то занять рот, он сунул между зубов сигарету. Директор пообещал Григорию Ефимовичу, что скоро у него появятся губы, но вот с легкими ничего не мог поделать. Он поделился с черепом (а заодно и с Чирковым) своей тайной мечтой: перенести предложенный им метод пластической реконструкции на весь скелет. К сожалению, как Распутин предрекал еще при жизни, большая часть Монаха превратилась в пепел, который разнесло ветром.
Любашевский влетел в кабинет директора с телефонным аппаратом. Шнур протянулся сквозь лабиринт коридоров Бассейна, словно нить Ариадны. Звонили из Кремля. Чирков и Любашевский инстинктивно вытянулись в струнку, пока Козинцев вел задушевную беседу с Генеральным секретарем. То ли Дудников позвонил кому следовало, то ли Тарханов, которого все держали за осведомителя, стукнул в КГБ, но Генеральный секретарь оказался в курсе событий. Он похвалил Козинцева и обещал выделить для морга дополнительные ресурсы. У Чиркова сложилось впечатление, что Генеральный секретарь перепутал два проекта! Козинцева хвалили за исследования Валентины. Директора же обещание выделить дополнительные ресурсы только порадовало: он мог использовать их для продолжения работы с черепом.
После телефонного разговора директор, естественно, пребывал в превосходном настроении. Он сообщил черепу, что они на пороге величайшего открытия, и требовал от Любашевского, чтобы тот услышал едва слышное звяканье варгана. Григорий Ефимович пытается с ними говорить, уверенно заявлял Козинцев. Спросил, помнит ли тот, как ел отравленный шоколад. После того как задвигалась челюсть Распутина, Козинцев прилепил к черепу глиняные уши. Оставив надежду оживить монаха, он пытался снабдить его органами чувств. Поскольку мозг Распутина сгнил или сгорел, оставалось загадкой, чего добивался директор, как, собственно, должны были функционировать эти органы. А потом доктор Дудников доложил по громкой связи, что Курорт окружен солдатами, которые закладывают взрывчатку и собираются взорвать здание. Григорий Ефимович вновь закатил глаза.
Саперы уже устанавливали заряды в вестибюле. В здание они вошли через черный ход, не столкнувшись с очередью американов, выстроившейся на лестнице, которая вела к парадной двери. Очередь все удлинялась. Командир саперов, толстяк с родимым пятном на лице (пятно это придавало ему сходство со спаниелем), представился майором Андреем Кобулинским. Он внимательно следил за работой своих подчиненных, гордо заявив, что его люди сровняют любое здание с землей, затратив минимум взрывчатых веществ. Кружа по вестибюлю и коридорам, Кобулинский указывал, куда должно поставить дополнительные заряды. На взгляд Чиркова, майор сам себе противоречил: его люди буквально обклеили стены семтексом {Вид пластиковой взрывчатки}. Доктор Дудников запротестовал, ссылаясь на Генерального секретаря, который лично признал, что Курорт проводит важные исследования по ликвидации вторжения американов, но Кобулинского куда больше интересовали колонны, которые следовало подорвать, чтобы обрушить расписанный декадентами потолок. Работая, саперы напевали модную песенку «Девочки просто хотят поразвлечься», Убедившись, что все заряды установлены в указанных им местах, майор Кобулинский не отказал себе в удовольствии прочитать собравшимся короткую лекцию об уже достигнутых и еще планирующихся успехах проводимой им кампании. На полу расстелили карту Москвы площадью три квадратных ярда. Тут и там на карте краснели квадраты. Каждый являл собой целый квартал или отдельный дом, взорванный саперами Кобулинского. Чирков понял, что майор не успокоится, пока на карте не останется только один цвет — красный. Тогда, по мнению Кобулинского, и кризису придет конец. Он заявил, что сделать это следовало еще в самом начале кризиса, и американов надо только благодарить за то, что руководство страны перешло от слов к делу. Пока майор разглагольствовал, Толубеев и Любашевский — их активность не укрылась от Чиркова — пытались найти что-то пишущее в ящиках стола. Копались в куче ручек, мелков и маркеров, пробовали их на куске туалетной бумаги. Под столом кучей лежали динамитные шашки с вставленными в них детонаторами. Кобулинский взглянул на часы и сообщил, что они опережают график: взрыв грянет через полчаса. Любашевский поднял руку, чтобы привлечь к себе внимание майора, и выразил сомнение в том, что взрывчатки, уложенной под парадную лестницу, хватит для подрыва столь мощной конструкции. Поначалу Кобулинский грубо посоветовал тому не лезть не в свое дело, но потом прогулялся к лестнице, проверил установленные под ней заряды, решил, что кашу маслом не испортишь, и приказал установить еще пару десятков динамитных шашек.
Пока Кобулинский крутился у лестницы, Толубеев подкрался к карте, уперся коленями в Красную площадь, наклонился и красным фломастером замазал Курорт, расширив зону, в которой уже прогремели взрывы. Когда же Кобулинский вернулся к карте, Толубеев находился в другом конце вестибюля. Один из саперов, с новенькими наушниками, болтающимися на шее, указал майору на картографическую аномалию. Кобулинский соблаговолил посмотреть на карту, и глаза у него медленно вылезли из орбит. Карта однозначно указывала, что с Курортом его подразделение уже разобралось и на самом деле это не здание, а груда кирпичной и мраморной крошки. Другой сапер, с бейсболкой в заднем кармане брюк, достаточно убедительно припомнил, что три дня тому назад они минировали Курорт. Кобулинский вновь посмотрел на карту, опустился на четвереньки, пополз по улицам и площадям Москвы. Почесал затылок, потрогал родимое пятно. Директор Козинцев, сложив руки на груди и гордо вскинув голову, заявил, что для него вопрос закрыт, и потребовал от саперов немедленно убрать взрывчатку с вверенной ему территории. Кобулинский имел разрешение только на однократный подрыв Курорта и, согласно карте, уже произвел сие деяние. Повторить операцию он мог лишь на основании нового разрешения, а если такое разрешение будет затребовано, возникнут сомнения в эффективности подразделения Кобулинского: обычно саперы управлялись с зданием за один раз. Чуть ли не в слезах, сбитый с толку, майор приказал разминировать Курорт. С отеческой нежностью аккуратно сложил карту, убрал ее в кожаный чехол. Не принеся извинений, саперы отбыли.
В ту ночь американы Валентины выбрались из парной, и сотрудники целых три часа разыскивали их по всему Курорту. Чирков и Толубеев обследовали Бассейн. Электроэнергию вновь отключили, так что пришлось пользоваться керосиновыми лампами, которые не столько освещали, сколько нагоняли страха. Движущиеся тени нависали со всех сторон, что-то злобно шептали по-молдавски, словно голодные хищные твари. На быстрый успех рассчитывать не приходилось. Сначала они обошли Бассейн поверху, поднося лампы к самому бортику, но большая часть Бассейна оставалась в чернильной тьме. Потом спустились по лесенке у Глубокого Конца и начали методично обследовать лабиринт, протискиваясь меж деревянных перегородок, натыкаясь на расчлененные трупы, целясь в вешалки для шляп. Толубеев без умолку шептал японскую молитву, охраняющую от мертвых: «Санио, сони, сейко, мицубиси, панасоник, тошиба…»
Наконец они добрались до середины Бассейна. Американы стояли в кабинете Козинцева и таращились на обмазанный глиной череп, словно видели перед собой цветной телевизор. Распутин стоял на подставке. Черное покрывало, наброшенное сверху, походило на волосы. Нервы Чиркова сочетания Распутина и американов не выдержали. Он вскинул револьвер и прострелил одному скелету голову. Грохот выстрела едва его не оглушил. Скелет повалился на пол. Когда к Чиркову вернулся слух, в Бассейн сбежались остальные сотрудники. Директора Козинцева более всего волновала сохранность черепа. Он ощупал его руками и облегченно вздохнул, убедившись, что Григорий Ефимович не пострадал. Валентину рассердила потеря одного «подопытного кролика», но она благоразумно держала язык за зубами, потому что второй американ повел себя безобразно. Вывалился из кабинета, раздвигая перегородки, переворачивая столы. Тарханов в шелковом халате оказался у него на пути, вовремя не отошел в сторону, и американ кусанул его за плечо. Далеко он конечно, не ушел. Толубеев заплел ему ноги рукояткой топора, затем уселся американу на грудь и вогнал скальпель в переносицу. Американ ничем не подтвердил гипотезу Валентины. Пребывая в ожившем состоянии, мертвяк не эволюционировал: продолжал разлагаться. Но Валентина тем не менее утверждала, — что американ, убитый Чирковым, — модель биологической эффективности, отринувшая все лишнее, а потому потенциально бессмертная. Теперь, однако, американ больше напоминал груду костей.
Даже Козинцева, который прилаживал деревянные руки своему ожившему любимцу, обеспокоила растущая очередь американов. Она змеей извивалась по площади. Американы постоянно переминались с ноги на ногу, словно грели замерзающие ступни. Капитан Жаров установил в вестибюле пулемет, нацеленный на заложенные бревнами двери. Пока пулемет лишь служил элементом устрашения, потому что ленты с патронами соответственного калибра на Курорте отсутствовали. Чирков и Толубеев наблюдали за американами с балкона. В очереди царил железный порядок. Лишь когда кто-то из американов, совсем уже разложившийся, выпадал из очереди, стоявшие сзади продвигались на шаг.
Толубеев разглядывал мертвяков в бинокль и составлял список сокровищ, которые надлежало реквизировать. Мобильные телефоны, электронные часы, синие джинсы, кожаные пиджаки, золотые браслеты, золотые зубы, шариковые ручки. Площадь превратилась в рай для карманников. Когда спустилась ночь, Чирков и Толубеев увидели, что окна не светятся даже в Кремле.
Наконец подачу электроэнергии восстановили. По радио на полицейской волне транслировали успокаивающую музыку из «Лебединого озера». На совещании собралось гораздо меньше народу, чем обычно, и Чирков вдруг понял, что часть сотрудников дезертировала. Доктор Дудников объявил, что никому не может дозвониться. Любашевский доложил, что угроза подрыва Курорта снята и едва ли возникнет вновь, но возникла новая опасность: учреждение, стертое с лица земли, могли лишить довольствия. На кухню поступила партия свежей рыбы. Оставшиеся сотрудника очень оживились, пропустив мимо ушей слова шеф-повара о том, что многие рыбины продолжают бить плавниками и прекрасно себя чувствуют на свежем воздухе. Валентина уже в сотый раз потребовала выделить ей для исследований живых мертвяков. Но голосование, пусть на этот раз сторонников Валентины и прибавилось, показало, что ее идеи еще не овладели массами. Козинцев официально известил всех о самоубийстве Тарханова, и собравшие почтили память коллеги, пусть и стукача, который докладывал в органы о каждом их шаге, минутой молчания. Толубеев предложил организовать вылазку на площадь, чтобы освободить стоящих в очереди американов от сокровищ, незаменимых для бартера. Никто не вызвался составить ему компанию, отчего сержант заметно погрустнел. Закрывал совещание, как и ожидалось, Козинцев. Реконструкция Григория Ефимовича продвигалась успешно. Руки с помощью простейших шарниров удалось прикрепить к подставке, на которой стоял череп. Глиняно-нитяные мышцы уже тянулись от лица к шее. Голова научилась управлять руками. Вытягивала их и напрягала мышцы запястьев, словно хотела сжать еще не существующие кулаки. Особенно вдохновляли директора звуки, которые практически непрерывно издавал варган. Хотя он и не мог сказать, музыка это или рудиментарная речь. Продемонстрировал череп и целительные способности: гайморит, которым страдал Козинцев, бесследно исчез.