Мертвые мухи зла
Шрифт:
И то, давнее уже, сообщение - о возможном покушении. Все всё знают, один Ильюхин в говне. По уши...
На трамвае добрался до Лубянки. Решил идти прямо к Феликсу. Но передумал: формально направлял Свердлов. Вот и пойду к Якову Михайловичу.
Путь недалек - по Ильинке прямо на Красную площадь. И через Спасские ворота - к Судебным установлениям.
Так и сделал.
Подошел к дверям приемной - вдруг заволновался. Почему - на этот вопрос вряд ли ответил бы. Когда входил в Кремль и во ВЦИК - даже забыл, что он, Ильюхин, теперь совсем другой человек. Латыши-победители деловито проверили мандат, почтительно откозыряли.
И вдруг у самых дверей Свердлова зашелестели в ушах ее слова...
Тихие. Нет - едва слышные: "Вот скоро вечер продвинется, И ночь навстречу судьбе: Тогда мой путь опрокинется, И я возвращусь к Тебе..."
– Я возвращусь...
– повторил вслух. Но откуда? Она никогда не говорила так. Не произносила этих слов. Ладно. Пусть. Но разве меняется что-нибудь? Это она предупреждает: скоро встретимся...
Секретарь кинул на мандат быстрый взор и молча распахнул двери кабинета. Свердлов оторвался от бумаг, взглянул подслеповато, водрузил на нос пенсне и поднялся со стула, словно пружина:
– Товарищ Ильюхин, боевой товарищ! Посланец вечности! Как успехи, мой друг?
Его голос звучал так тепло, глаза так сияли, а руки - о, эти руки были устремлены к Ильюхину, словно курьерский поезд на всех парах, и всё это было так искренне-громко, проникновенно и радостно, что Ильюхин вдруг почувствовал себя отменно гадко. Оглянулся на секретаря, словно хотел найти поддержку у этого безликого человека в полувоенной одежде, и вдруг...
Секретарь смотрел ненавистно, злобно, смотрел так, как, наверное, смотрит на полицейского застигнутый в момент кражи карманный вор. Это длилось всего мгновение, и тут же улыбка расцвела на бесцветных губах, и в глазах зажегся огонь безудержной и даже безумной любви.
Успел подумать: "Театр. Петрушку ломают. Им просто чего-то надо..."
Свердлов радушно усадил, попросил чаю и "сухариков", угощал истово и, прихлебывая крепкий ароматный чай, приговаривал сквозь спазм в горле: "Сахару только нет. Голодаем. Как вся республика. Вы уж не взыщите..."
Напились, отодвинули чашки, Свердлов попросил рассказать. Слушал внимательно, не перебивая, делал какие-то пометки остро отточенным карандашом. Выслушав, замолчал надолго. Потом придвинулся, взял Ильюхина за руки - через стол - и спросил:
– Какой же вывод сделали вы, товарищ Ильюхин, в результате всего? В итоге, так сказать... Сосредоточьтесь. Это архиважно.
Сосредоточился. Что сказать? А-а, была не была!
– Я не сделал вывода, товарищ предвцика.
Свердлов удовлетворенно потер ладони и заулыбался.
– То есть - если я, конечно, вас правильно понял - вы, имея на руках... То есть - в голове все сведения и все действия екатеринбургских властей, зная, как именно мы стараемся ввести противника, врага, точнее, в заблуждение - вы тем не менее вывода сделать не смогли? Да?
– Я не понял - живы они или умерли.
Свердлов повел рукой:
– Следуйте за мной...
Шли залами, переходами, спускались и поднимались по лестницам, наконец Свердлов открыл обитую железом дверь и, распахнув, вошел первым. Вспыхнула тусклая лампочка. Это было
Подошел к старинному сейфу в углу, открыл тяжелую дверцу - она отодвинулась медленно и торжественно.
– Подойдите...
На полке сейфа Ильюхин увидел... знакомые банки. И головы в них. Свердлов, улыбаясь, попросил - словно фокусник перед исполнением самого "народного" фокуса:
– Выбирайте... Какую скажете - ту я и достану.
Ткнул в среднюю. В ней белело лицо Александры Федоровны. Волнения не чувствовал и только злился, что не может угадать - на кой черт все это понадобилось товарищу Свердлову.
Между тем тот опрокинул банку, жидкость вылилась на пол, голова показалась над краем банки кончиком носа. Яков Михайлович взглянул победно и... ухватил мертвую голову за смертно-белый нос. И часть этого "носа" осталась в пальцах...
– Фокус-покус, - весело рассмеялся Свердлов.
Обомлевший Ильюхин смотрел во все глаза и... ничего не понимал. Наконец выдавил с трудом:
– Это... не... оне?
– Это воск, воск!
– расхохотался Свердлов.
– Каково? Ну и то-то... Посерьезнел.
– Мы уже сделали многое и продолжаем делать ничего себе, дабы судьба Романовых осталась неизвестной. На вечные времена.
Ильюхин улыбнулся.
– А я уж хотел по-простому спросить: а в соседнем шкафу - настоящие головы? В банках? Да?
Свердлов не смутился:
– Я обязан поблагодарить вас. Вы сделали всё, что могли, и хорошо, просто рас-пре-красно! Однако напоминаю, что за вами остается еще Петроград. Помните? Там еще жив историк, нумизматы всякие - помните? Ну так вот: они на вас. Докажите свое умение и свою верность. Дзержинскому я позвоню.
Феликс стоял у окна, выходившего на фонтан Лубянской площади, и с видимым удовольствием наблюдал за извозчиками, которые поили своих лошадей, за редкими автомобилями и прохожими, их, несмотря на тяжкое время, было не так уж и мало. Оглянулся, пристально посмотрел, улыбнулся:
– Сегодня немногие верят, что уже через десять лет здесь будут потоки автомобилей, а еще через двадцать площадь придется реконструировать - тесно станет. Магазины, счастливые, улыбающиеся лица... Какая жизнь настанет, товарищ Ильюхин! Жаль только, что не для меня. А вы... Вы ее увидите, обещаю!
Был на Феликсе френч с отложным воротником и офицерские брюки в сапоги. Только вытянутое лицо, усы и бородка выдавали не то мобилизованного интеллигента, не то военного доктора... Сел за стол, жестом пригласил сесть и Ильюхина.
– Вот что... Вы едете в Петроград. Особой надежды на товарища Зиновьева у нас нет. Наша служба особенная, многим она кажется жестокой, а товарищ Зиновьев - мечтатель. Он мнит построить Северную коммуну - как Чернышевский описал в романе "Что делать?". Огромный дом, комнаты, в одной половине: мужчины - токари и слесари, в другой: женщины - швеи и поварихи. Это общежитие социализма. Мы пока не спорим, пусть мечтает. Но вам надобно завершить замысел Владимира Ильича: ни одного Романова! А то - представьте себе - Зиновьев взял и отпустил Гавриила Константиновича. Ну вспомните: в Алапаевске вы ликвидировали его братьев - Игоря и прочих... Так вот: в крепости сидят и ждут конца Михаил, Павел, Дмитрий и Георгий. Остатки романовской шайки. Главные головы мы срубили. Срубите остальные...