Мертвые, вставайте!
Шрифт:
– А теперь он исчез.
– Он оставил свою сумку. Это неплохой знак.
Затем специалист по Первой мировой появился вновь, неся на плече ящик с дровами. Марк и не думал, что он такой силач. По крайней мере это могло пригодиться.
Вот почему, после того как они наскоро перекусили, разложив еду на коленях, трое историков в дерьме сгрудились у ярко горящего очага. Камин был внушительных размеров и покрыт сажей. «Огонь, – объявил с улыбкой Люсьен Девернуа, – общая для нас точка отсчета. Скромная, но общая. Или, если угодно, точка падения. Не считая дерьма, на сегодня это единственное, что нас объединяет. Никогда не следует пренебрегать коалициями».
Люсьен торжественно взмахнул рукой. Марк и Матиас смотрели на него, не пытаясь понять, протянув ладони к пламени.
– Все просто, – продолжал Люсьен, возвышая голос. –
– «Война за огонь», – перебил Матиас, – нагромождение нелепиц…
– Неважно! – продолжал Люсьен. – Забудь свои познания о первобытных пещерах, на которые мне глубоко наплевать, и предоставь почетное место доисторическому огню. Продолжим. Перехожу к Марку Вандузлеру, который тщится пересчитать в «очагах», то бишь в дворах, средневековое население… У них, медиевистов, с этим большие трудности. Они все время путаются… Проехали. Поднимаясь выше по шкале времени, мы добираемся наконец и до меня – до меня и до огня Первой мировой. «Война за огонь» и «Огонь войны» [1] . Ну разве не трогательно?
1
Речь идет о романе Ж. А. Рони-старшего «Война за огонь» (1909, в русском переводе «Борьба за огонь») и о романе А. Барбюса «Огонь» (1916), посвященном Первой мировой войне.
Люсьен засмеялся, громко фыркнул и ногой подбросил в очаг здоровенное полено. По лицам Марка и Матиаса блуждала неясная улыбка. Придется приспосабливаться к этому типу, невозможному и необходимому, чтобы вносить третью часть платы за дом.
– Итак, – заключил Марк, вертя в воздухе своими перстнями, – когда наши глубокие разногласия станут слишком болезненными, а хронологические расхождения – непримиримыми, нам останется лишь развести в очаге огонь. Верно?
– Это может помочь, – согласился Люсьен.
– Мудрая программа, – добавил Матиас.
И они на время оставили Время в покое, и они согрелись. По правде говоря, больше всего и в этот вечер, и в будущие вечера их заботило промозглое время года. Поднялся ветер, и тяжелые струи дождя просачивались в дом. Трое мужчин понемногу оценивали размах предстоящих ремонтных работ и необходимых усилий. Комнаты пока пустовали, и стульями служили ящики. Завтра каждый принесет свои пожитки. Придется штукатурить, чинить электропроводку, менять трубы и прогнившие доски. А Марк притащит своего старого крестного. Он все объяснит им позже. Что это за тип? Просто его старый крестный. И заодно его дядя. Чем занимается дядя-крестный? Уже ничем, он на пенсии. На пенсии после чего? Ну, на пенсии после работы, так-то вот. Какой работы? Люсьен решительно несносен со своими расспросами. Работы на государство. Он все объяснит позднее.
5
Деревце чуть-чуть подросло.
Уже целый месяц София каждый день стояла перед окном третьего этажа и наблюдала за новыми соседями. Они ее интересовали. Что тут такого? Трое довольно молодых типов, без женщин и детей. Просто три типа. Она сразу узнала того, что прижимался лбом к ржавой решетке и сказал ей, что деревце – это бук. Она обрадовалась, обнаружив его там. Он привел с собой двух других, очень непохожих типов. Высокого блондина в сандалиях и непоседу в сером костюме. Она уже неплохо их знала. София спрашивала себя, прилично ли вот так за ними подсматривать. Прилично или нет, но ее это развлекало, ободряло и наводило на кое-какие мысли. Так что она не бросала своего занятия. В течение всего апреля месяца они непрерывно суетились. Носили доски, ведра, возили мешки на тележках и ящики на таких штуковинах. Как же называются железные штуковины на двух колесах? Как-то они называются. Ах да, тачки. Ящики перевозили на тачках. Ясно. Значит, у них ремонт. Они без конца ходили туда-сюда через сад, и так София, оставляя приоткрытым окно, смогла узнать их имена. Худой в черном – Марк. Медлительный блондин – Матиас. А в галстуке – Люсьен. Он даже дырки в стенах сверлил при галстуке. София поднесла руку к своему шейному платку. Что ж, у каждого свои причуды.
Через боковое оконце в чулане на третьем этаже София могла видеть и то, что творилось внутри лачуги. На починенных окнах занавесок не было и, как она думала, никогда и не будет. Каждый, похоже, занял по этажу. Одна беда: блондин на своем этаже работал полуголым или почти голым, а то и совсем голым, как когда. Насколько она могла судить, его это ничуть не стесняло. Досадно. Смотреть на блондина было очень приятно, нечего и говорить. Но это, по правде говоря, не давало Софии права устраиваться в чулане. Помимо ремонта, которым они упорно занимались, хотя порой, похоже, были сыты им по горло, в лачуге еще много читали и писали. Полки заполнились книгами. София, рожденная на дельфских камнях и вышедшая в люди благодаря одному своему голосу, восхищалась всяким, кто читал за столом при свете.настольной лампы.
А потом, на прошлой неделе, появился кое-кто еще. Тоже мужчина, но гораздо старше. София подумала, что он приехал в гости. Но нет, мужчина постарше тоже поселился в лачуге. Надолго? В любом случае, он жил там, на чердаке. Все-таки забавно. Ей показалось, что он хорош собой. Самый красивый из всех четырех. Но и самый старый. Лет шестьдесят или семьдесят. Можно было предположить, что у такого красавца и голос должен быть зычный, однако голос у него был такой мягкий и тихий, что Софии не удалось пока разобрать ни одного слова. Высокий, статный, этакий полководец не у дел, он не принимал участия в ремонте. Только надзирал и болтал языком. Имя этого типа узнать не удалось. Пока что София называла его Александром Великим или же старым занудой, по настроению.
Громче всех оказался тип в галстуке, Люсьен. Раскаты его голоса разносились далеко, и он, казалось, забавлялся, разъясняя свои действия и раздавая указания, которые никто и не думал выполнять. Она пыталась говорить о них с Пьером, но соседями он заинтересовался не больше, чем деревом. Пока соседи не шумели в своей Гнилой лачуге, это все, что он мог о них сказать. Ну ладно, Пьер поглощен своими социальными делами. Ладно, он только и видит, что груды страшных досье о матерях-одиночках, живуших под забором, о людях, выброшенных на улицу, двенадцатилетних сиротах, стариках, задыхающихся в своих мансардах, и все это он собирает для государственного секретаря. А такой тип, как Пьер, свою работу выполняет добросовестно. Хотя иногда София и ненавидела его манеру толковать о «его» нуждающихся, рассортированных по категориям и подкатегориям, как он рассортировал и ее поклонников. Интересно, в какую категорию Пьер занес бы ее саму, когда она в двенадцать лет продавала туристам в Дельфах вышитые платочки? Нуждающаяся такая-то? Ну да ладно. Можно понять, что со всеми этими заботами ему наплевать и на дерево, и на четверых новых соседей. И все-таки. Почему не поговорить о них хотя бы иногда? Всего минутку?
6
Марк даже не поднял головы, заслышав голос Лю-сьена, который, взгромоздившись на свой четвертый этаж, подавал оттуда сигнал общей тревоги. В конечном счете Марк более или менее приспособился к историку Первой мировой: с одной стороны, тот переделал в лачуге кучу работы, а с другой – оказался способен к необычайно долгим периодам усидчивой тишины. Даже глубоким. Погрузившись в зияющие окопы Первой мировой, он уже ничего не слышал. Ему они были обязаны починкой проводки и труб: ничего не смысливший в этом Марк был ему признателен по гроб жизни. Ему они были обязаны превращением чердака в две просторные смежные комнаты, теплые и уютные, где крестный был счастлив. Они были обязаны ему третьей частью платы за жилье и потоками щедрости, каждую неделю изливавшимися на их лачугу каким-нибудь новым изыском. А еще щедростью на слова и на словесные извержения. Ироническими военными тирадами, крайностями во всем, хлесткими суждениями. Он был способен по часу драть глотку из-за сущего пустяка. Марк учился пропускать тирады Люсьена через свою жизнь как безобидных людоедов. Люсьен даже не был милитаристом. Он неотступно и решительно докапывался до сути Первой мировой и никак не мог ее постичь. Может быть, потому он и орал. Нет, наверняка по другой причине. В любом случае этим вечером, часов около шести, на него снова нашло. На этот раз Люсьен еще и спустился по лестнице и без стука вошел к Марку.
– Общая тревога! – крикнул он. – Все в убежище! Сюда идет соседка.
– Какая соседка?
– Соседка с Западного фронта. Соседка справа, если тебе так больше нравится. Богатая женщина в шейном платке. Больше ни слова. Когда она позвонит в дверь, никому не двигаться. Всем затаиться. Пойду скажу Матиасу.
Прежде чем Марк успел высказать свое мнение, Люсьен уже спустился на второй этаж.
– Матиас, – закричал Люсьен, открывая дверь. – Тревога! Всем зата…
Марк услышал, как Люсьен запнулся. Он улыбнулся и спустился вслед за ним.