Мертвым не мстят, или Шутка
Шрифт:
– У вас и чувство юмора злое, – сказал он все с той же улыбкой. – Здорово по вам, видать, жизнь проехалась. Сочувствую.
У него были удивительные глаза: большие, наивные, почти детские, серые в крапинку. Словно в речном песке, намытом старателями, по небрежности или забывчивости остались крупинки золота. «Милый», – снова подумала Мика. Она не понимала, почему хочет говорить ему обидные и злые слова. Только бы не поддаться его обаянию, не пойти за ним, куда он позовет.
– Так зачем же ты меня ждешь, если я злая? Лицо приятное?
– Я
– А ты всех одиноких женщин спасаешь?
– Я вообще-то их боюсь. Женщин.
Он поставил пакет на землю. Мике хотелось смеяться. Разве так клеят женщин? Чудовище лохматое! Ее сердце жалось от нежности, она даже попятилась назад. Не надо этого! Сказала поспешно:
– Я тоже в магазин.
– А сумки вам можно донести?
Она колебалась.
– Я вас уже неделю жду, – пожаловался он. – Всего-то помочь хотел. Может, вам поговорить не с кем? Может, одиноко?
– Мне действительно одиноко, – вдруг сказала она.
– Так я сумки донесу?
– Сегодня можно, – разрешила Мика.
– Погодите, я свой пакет в машину отнесу! Вы только не уходите!
Он подхватил огромный пакет и затрусил к своей «Газели». Ей захотелось убежать. Исчезнуть, а потом сменить квартиру. Чтобы не видеть его больше никогда, никогда, никогда…
Но она осталась.
– Как вас все-таки зовут? – спросил он, неспешно катя по огромному залу ее тележку.
– Ми… Людмила, – спохватилась она.
– А просто Милой звать нельзя?
– Как? – переспросила она.
– Милой.
У нее дыхание перехватило. Опять захотелось убежать. Ничем хорошим это не кончится. Он даже не ребенок, которого нельзя обманывать. Он просто… Глебушка. Если позволить ему звать себя Милой, все, она пропала!
– Как хочешь, так и зови, – буркнула она. – Ты с работы?
– Да. Конечно. Молока надо?
– Да. Один живешь?
– Нет. С мамой и с сестрой.
– С мамой и с сестрой, – эхом повторила она. – И кетчуп. Прихвати, пожалуйста, с полки кетчуп. А сколько тебе лет?
– Двадцать восемь.
«Мы ровесники! Нет, теперь я по паспорту старше на три года. А на самом деле мы ровесники. Но это же смешно!»
Она чувствовала себя старше на целую вечность. На ту лавину, внезапно обрушившуюся с гор, на Тимкину ненависть, на три ограбленные квартиры, на…
– А тебе? Тебе сколько лет?
– Столько же. То есть чуть-чуть побольше. – Она смешалась и разозлилась. – Ты разве не знаешь, что женщину об этом не спрашивают? О возрасте!
– Нет. Не знаю.
– И ты не был женат? Салат в корзинку положи.
– Нет. Не успел.
– А девушки? Были у тебя девушки?
– А разве мужчину об этом спрашивают? – Она заглянула в наивные серые глаза и оторопела: в них плясали золотые искорки. А он не так прост, Глебушка! Ишь ты, ловелас! А прикидывается простачком!
– Спрашивают обо всем.
– Это надо? – он взял с полки диковинный экзотический фрукт, похожий на…
Она невольно залилась краской: это что, намек? Сказала тихо:
– Положи. Лето сейчас, фрукты мы и на рынке купим.
– По крайней мере, не так сразу.
– Что не так сразу?
– Спрашивают не так сразу. Сколько было женщин, и каких я предпочитаю. Можно мы перейдем на «ты»?
– Глебушка, ты чудо!
– Я тоже так думаю, – он пригладил рукой каштановый вихор на макушке и вдруг лихо ей подмигнул: – А ведь сработало, а? Не зря я тебя каждый вечер здесь поджидал…
…Она сама от себя не ожидала, что это может случиться так внезапно, без долгих ухаживаний, романтического ужина при свечах, шампанского и обручального кольца. Как это было с Тимкой. Наверное, она просто повзрослела. Прелестная девочка Людочка умерла, а Мила понимала, что ждать глупо и разговаривать об этом тоже глупо, объяснять как да что, а главное, зачем. Да ни за чем! Просто потому, что хочется. Взрослая женщина, измученная долгим воздержанием, почувствовала зверский голод, как только посмотрела на голый торс проводившего ее до дома мужчины, потому что этот оболтус, открывая бутылку с минеральной водой, умудрился облиться. И тут же стянул с себя мокрую футболку. Лето, в квартире духота.
Он остался в одних джинсах и стал выкладывать из пакета на круглый поднос спелые персики, ароматные, с нежным пушком. А у нее вдруг ноги подогнулись. Словно что-то в груди оборвалось. Она смотрела на него и почти не дышала. Сейчас ей казалось, что Глебушка – самый красивый мужчина на свете. Куда там Тимке! И где он, Тимка?..
Она отошла к окну, постаралась дышать ровнее и вспомнить, как это было раньше. Надо найти какие-то слова, чтобы Глебушка все понял. Или повернуться, посмотреть ему в глаза особым взглядом. Как это делается-то? Он ведь недотепа. Сейчас разберет сумки и скажет: давай, Мила, пить чай! Да какой там чай?!
Она стояла, отвернувшись к окну, чтобы он не видел выражение ее лица, а напряженной спиной ждала, что он подойдет и обнимет. Сам. Первый.
Он подошел и очень осторожно, бережно положил руки на ее плечи, погладил их и замер. Она тоже замерла. «Можно?» – ласково спросили его руки. И она, уставшая ждать, резко развернулась и впилась в его губы поцелуем, словно оса в сочную мякоть созревшего плода, и языком стала высасывать эту мякоть до самого дна. Похоже, он испугался, потому что сказал:
– Т-с-с. Тихо, тихо… Не спеши…
Он снимал с нее мокрую футболку (нет, она не облилась минеральной водой, просто от волнения вспотела) так же осторожно, как перед этим гладил ее плечи, и словно не веря в то, что сейчас случится. Что эта женщина, такая уверенная в себе, властная, злая на язык, отдастся ему прямо здесь, на кухне, на столе, отодвинув нетерпеливой рукой поднос, полный ароматных персиков. Она и сама от себя этого не ожидала. Какой-то первобытной ярости, жадности, нетерпения, а главное, спешки. Он все время говорил: