Мертвый дрейф
Шрифт:
– Сломана, – кивнул Никита. – А может, и нет. Может, трещина, ушиб, без рентгена трудно сделать окончательный вывод. Но больно, командир, просто нереально больно…
Но это еще не было вершиной абсурда. Еще не случилось самое глупое и нелогичное. Ждать осталось недолго. До автоматчиков дошло, что своих людей они уже не дождутся, профессор мертв, операция провалена и люди, ответственные за этот позор, находятся у них под носом! Они открыли ожесточенный огонь – одновременно, один из лодки, другой с берега. А второй и вовсе обнаглел – шмальнул из подствольника, и граната взорвалась перед косогором! Людей засыпало землей, взрывная волна рвала барабанные перепонки. Крамер кричал что-то страшное, дикое, бил себя по ушам, а кровь, пусть и не с той интенсивностью, продолжала вытекать из раскроенного черепа. Глеба тупо клонило в сон, а Никита впал в неконтролируемое бешенство – взметнулся на колено, вопил в аффекте: «А-а-а-а!!!» – и самозабвенно поливал из «калашникова», как нельзя подходящего для истеричного ведения огня. Попятился автоматчик,
– Никита, стоп… – хрипло выпалил Глеб, выхватывая автомат из трясущихся рук товарища. – Ты что делаешь, кретин? Ты же Дашу убил…
– Что?.. – Никита опомнился, ошарашенно помотал головой… и вдруг сделался каким-то черным, опухшим, далеким. – Да вы что, мужики… – забормотал он растерянно. – Это не я, это кто-то другой, я не мог, вы что на меня вешаете…
– Это ты, Никита, ты, – тяжело вздохнул Крамер.
– Ладно, мужики, пошли, мы не можем их оставить здесь, – буркнул Глеб.
Пришлось опереться на автомат, земля не держала, и запоздалое наступление получилось каким-то приторможенным. Они брели по пляжу, шатаясь, как былинки, равнодушно смотрели, как удаляется резиновая лодка, пристает к катеру, как пулеметчик, оставшийся без пулемета, бежит на корму, помогает товарищам взобраться на борт. «Трое осталось, – равнодушно думал Глеб. – И уплывать не думают. Их трое и нас трое». В них никто не стрелял, было понятно, как дважды два, что на таком расстоянии любое бряцанье оружием – стрельба по воробьям. Никита вдруг как-то сипло задышал, зачастил, припадая на пострадавшую ногу, обогнал товарищей, бросился к женскому телу, лежащему в воде лицом вверх.
– Ребята, она живая! – Голос паренька срывался от волнения и восторга. – Ей-богу, она живая… Пуля в плече, ничего страшного… Ах ты, сладкая моя… – Он свалился перед девушкой, пристроил ее голову себе на колени, принялся гладить по лицу, что-то курлыкал – окончательно спятил молодой офицер… А Даша жалобно стонала, с усилием пыталась расклеить глаза, сразить взглядом очередное чудовище из ненавистной страны…
Настроение поднималось. Возбудился Крамер, глупо хихикал, что было для Крамера как-то нехарактерно. Глеб перевернул Ландсберга – мертвее не придумаешь, отмучился гениальный доктор каких-то там наук. Он вытащил его за ноги из воды – пусть неуважение к мертвецу, но как-то не по-людски – заставлять покойника киснуть в воде. Он ведь сам не может выползти и лечь, как положено? Распрямился, со скрежетом расправил плечи, показал американцам на катере согнутое предплечье, ударив одновременно ладонью по сгибу локтя. Американцы не остались в долгу – все как один выставили руки и показали Глебу средние пальцы. Пообщались, блин…
– Мужики, хватайте эту профессорскую дочь, да понежнее – это не вязанка дров, – и отходим в тыл. Новый лагерь сооружаем в лесу, в пятнадцати метрах от опушки, чтобы эта пастораль была у нас перед глазами. Вы располагайтесь, перевяжите раненую, а я схожу за Ольгой…
Но Ольга была легка на помине, ковыляла, опираясь на изваянный Крамером костыль, посвистывала «дырочкой в правом боку». Еще одна калека – боже, помимо Глеба, в их «могучей кучке» не осталось никого мало-мальски целого!
– С вами все в порядке? – Она изрядно перенервничала, схватилась за горло, закашлялась, когда спецназовцы пронесли мимо нее стонущую Дашу, тихо спросила: – Кто ее?
– Да есть такой парень, – проворчал Глеб, машинально подмечая, какими яркими взглядами обмениваются Крамер и Ольга, как отлегает у нее от сердца – жив неразговорчивый боец, и Крамеру по душе, что Ольга жива и пока еще шевелится. «Странная штука – жизнь, – размышлял Глеб, меся грязь отяжелевшими бутсами. – И не только во внешности дело. А еще и в благодарности за спасенную шкуру, и в том, что ты должен о ком-то заботиться – если не торопишься вниз головой с моста…»
Ситуация по-прежнему вызывала тревогу. На катере оставались трое (если в трюме не ждет своего часа еще дюжина), и уходить они не собирались. Ждали подкрепления, которое должно было прибыть со стороны американского берега. Когда оно прибудет – неизвестно. Американцы – нация неунывающая. Погиб профессор – плохо, но не фатально. Они не знают, что излучатель потерян безвозвратно. Под боком «Альба Майер», в ней – контейнер с неким идентификационным номером, в котором жил во время плавания профессор и где осталась его бесценная документация (а ведь она действительно там осталась!). Прибудут специально обученные люди – и все будет о’кей, во всяком случае, ущерб не смертельный. На что рассчитывать спецназу? Прилетит волшебник в голубом вертолете ВМФ России и увезет на далекую, но прекрасную родину? Но не летит он что-то, впрочем, еще не вечер, а как бы даже наоборот, всего лишь девять часов утра… А если он ВООБЩЕ не прилетит? Почему он обязан прилететь? Русские, согласно легендам и поверьям, не оставляют своих, но, как показывает богатый жизненный опыт – еще как оставляют! Особенно если дело касается гнусных коррупционеров и неких криминальных схем, прорабатываемых в том числе посредством флотских структур. И с каждой минутой напряжение будет расти, нервы – тянуться, люди превратятся в клокочущие сгустки отрицательной энергии. Он должен захватить этот чертов катер, погрузить в него людей и уходить на запад! Если кому-то интересно содержимое контейнера, Глеб охотно опишет его приметы и координаты, ему не жалко…
Свершилось – дождь пошел на спад, а потом и вовсе прекратился. Черную тучу, излившуюся до капли, вытолкали безвредные кучевые облака, затих ветер. Шалаш в шаге от тропы соорудили за полчаса. Вовсе не нужно быть отпетыми спецназовцами, чтобы втроем, имея ножи, соорудить комфортное укрытие. Нарезали жердин, натаскали еловых лап, немного священнодействия – и жилье готово. Женщин укутали хвойными ветками, тщательно перевязали. Пуля прошла через Дашу навылет, не зацепив ничего особо важного. А вот с осколками в ноге у Ольги дела обстояли хуже. Удалять их из бедра в походных условиях было нереально. Ей кололи обезболивающее, меняли перевязку каждый час, и возникало серьезное опасение, что если через двенадцать часов эта женщина не попадет на стол к хирургу, то ампутация станет самым щедрым подарком. Подразделение спецназа неудержимо теряло боеспособность. Напрасно Никита совершил героический марш-бросок через лес, а потом «воевал» с товарищами на пляже. Нужно было лежать и не дергаться. Нога распухла, любое прикосновение к ней рождало душераздирающую боль. Никита храбрился, уверял, что все это фигня, но хирел на глазах, покрывался пугающей бледностью и передвигаться мог лишь ползком. Расклеился Крамер. «Проблемы с головой», – объяснил он товарищам и забился в угол шалаша зализывать раны. Он самостоятельно бинтовал себе голову и высказывал предположение, что кусочек черепа провалился в мозг, свил там гнездышко и теперь начинает совершать провокации и диверсии – судя по глюкам, ложным воспоминаниям и паршивому настроению.
Сидеть в этом стонущем лазарете и выслушивать жалобы «безнадежно» больных было невыносимо. Глеб добрел до опушки, пристроился за поваленным деревом и погрузился в задумчивое созерцание. Небо и море в окрестностях необитаемого острова оставались девственно чистыми. В этом было что-то абсурдное. Впрочем, добрая традиция – ВСЁ, что случилось с участниками событий за последние сутки, было абсурдно. Работники «неправительственной» организации, явно имеющей отношение к компаниям, специализирующимся на производстве современного высокотехнологичного оружия, не спешили подбрасывать подкрепление. Возможно, на то имелись объективные технические причины. Например, погода. Вертолеты и корабли береговой охраны Соединенных Штатов тоже не спешили. Пусть нейтральные воды – но разве им неинтересно, что происходит в непосредственной близости от их берегов? В Ираке, Ливии, Сирии было интересно, а тут нет? Почему не летит за спецназовцами российский вертолет? Заблудился, потерял ориентацию? На наших похоже, но ведь не до такой же степени? Или прилетят все разом – представители каждой заинтересованной стороны, – и начнутся затяжные разборки с дипломатическими скандалами и стрельбой?
Охватывало беспокойство, начинался нервный зуд. Возможно, он в чем-то ошибался, но его все больше затягивала навязчивая идея – им нельзя оставаться на этом острове. Функциональность группы на нуле, любая агрессия – и бойцов можно брать голыми руками. Остров – западня. Захваченный катер – тоже западня, особенно в открытом океане, однако чем дальше они уберутся на запад, тем меньше вероятность угодить в переплет. Он задумчиво, с какой-то затаенной надеждой, смотрел на подступающие с юга тучи. Подходила кромешная мгла, клубящаяся, страшная, – вроде небезызвестного тумана небезызвестного автора. Природа сделала поблажку и, похоже, собиралась с лихвой наверстать упущенное. Осталось лишь дождаться, пока разразится ненастье, и под его завесой обделывать свои делишки…
Он терпеливо ждал, косился на мертвую глыбу контейнеровоза, застывшую в левой оконечности пляжа. Какова, интересно, его дальнейшая судьба? Вытолкать в море – нереально, да и все равно потонет. Разбирать на кусочки – неблагодарное и дорогое занятие. Оставить как памятник – покрасить, подлатать, окружить заборчиком и привозить сюда туристов из разных частей света – во имя формирования имиджа региона и повышения его инвестиционной привлекательности?.. Сколько он ни всматривался в соседствующую с глыбой коротышку, не мог различить на катере никакого движения. Только в иллюминаторе выше ватерлинии горел свет. Похоже, выставлять охрану американцы посчитали ненужным – от суши до судна не меньше двухсот метров, и противник не в том состоянии, чтобы устраивать заплывы и брать катер на абордаж. В чем-то они, безусловно, правы… Глеб отчаянно кусал губы, нетерпеливо поглядывал на подступающую с юга мглистость, вскидывал руку с часами. Усиливался ветер, свирепые порывы гнали волну, раскачивали сосны на краю обрыва. Махровую тучу прочертила молния, ударил гром – оглушительно, раскатисто! В такую погоду они точно не дождутся никакого вертолета…
В шалаше царила атмосфера уныния и подавленности. Крамер закончил бинтовать свою дражайшую голову и как-то предвзято, с большим подозрением косился на командира – чувствовал назревающий подвох. Никита привалился к стволу сосны, послужившей опорой при возведении навеса, тяжело дышал, смотрел из-под прикрытых век. Нога лежала как бы отдельно от Никиты. На животе у него покоилась голова Дарьи Алексеевны, к которой с недавних пор Никита начал испытывать какие-то «патерналистские» чувства, основанные на стыде, совести (а возможно, и еще на чем-то). Выбора у Дарьи Алексеевны не было – она пребывала в полубессознательном состоянии, глаза блуждали, ни на ком не задерживались, временами из них выкатывались крупные слезы.