Мертвый эфир
Шрифт:
— Хватит уже на сегодня, а? — тяжело вздохнул он.
— Просто решил, что тебе захотелось бы это знать; и я получил колонку в газете «Сын» [57] .
— Да уймись ты.
— Увидимся!
— Ага, и попробуй все это рассказать по своему дурацкому радио, мистер Забавник.
— Это лишь для твоих ушей, малыш. До следующей.
— Ну да, ну да…
Когда я поцеловал Селию в первый раз, тогда, в грозу, дальше этого у нас не пошло. Правда, то был потрясающий поцелуй: ее теплое, упругое тело прижалось ко мне, я почувствовал, какие мягкие у нее губы, и твердый маленький язычок затрепетал
57
По созвучию Son — Sun (Sun — самый массовый из таблоидов Руперта Мердока).
Еще один долгий, невыносимо страстный поцелуй, во время которого она позволила мне пробежаться руками по всему ее телу, а затем Селия ускользнула в пустую спальню. Я остался стоять на ветру, под дождем, с восставшим, как ствол секвойи, членом, выжидая некоторое время для приличия и в кои-то веки жалея, что не курю, — как раз сейчас сигарета очень не помешала бы. Затем, посетив мегаванную, чтобы вытереть полотенцем лицо и причесать волосы, вернулся к гостям.
Селия к тому времени уже уехала.
А потом — ничего. И так несколько недель, за исключением обычной ерунды (посещений зубного врача, схваток с начальством, пары насыщенных флиртом и алкоголем ланчей с красоткой Эйми, не говоря уже о концерте в Брайтоне, куда меня вывез Эд и который закончился на рассвете купанием нагишом в холодной воде с парочкой девиц из Аргентины). Мы с Джоу ходили в кино и на вечеринки, закидывались экстази и отвисали в клубах, время от времени занимались качественным, изощренным сексом, и я решил, что Селия принадлежит к разряду несбыточного, являясь небольшим оазисом первостатейной странности, очарования и житейской драмы, каких в пустыне нашего существования и без того с избытком. В конце концов, кто она такая, как не подстилка для гангстера? И даже еще хуже: ею жена. Бог ты мой! Конечно, все это очень занятно — хождение по краю, болтовня о том, насколько подобное опасно, и прочая мура; я даже не был абсолютно неискренен, когда говорил, что мне наплевать на риск, но все-таки моя жизнь еще представляла для меня некоторую ценность. Жизнь слишком коротка, чтобы не жить одним днем, однако слова Селии о поведении, способном слишком уж сильно ее сократить, не показались мне совершенной ерундой.
И вдруг в один дождливый четверг — это случилось в середине мая, то есть примерно месяц спустя, даже больше, — явился курьер с тонким запечатанным конвертом, сразу после того, как я закончил свою передачу. Собственно, он застал меня, когда я уже шел по коридору, ведущему из студии в наш офис. Конверт оказался настолько легким, что я подумал, будто он пуст. Внутри обнаружилась серая магнитная карта-ключ, явно из какого-то отеля. И больше ничего! Я тщательно исследовал все внутренние закоулки, но так ничего и не обнаружил, хотя даже перевернул его и потряс, — но все тщетно. Даже оглянулся на ходу и внимательно оглядел коридор на случай, если из конверта что-нибудь выпало, а я не заметил. Но ничего не нашел. На карте — ни номера комнаты, ни даже названия отеля. Никаких надписей. Впрочем, так ведь и положено. Я сунул карту в карман, повнимательнее присмотрелся к самому конверту, не указано ли на нем имя отправителя, и задумался, как бы его вычислить, кем бы он ни был.
Мой мобильник зазвонил, как только я снял блокировку входящих вызовов. На дисплее высветилась надпись: «Аноним».
— Алло? — сказал я в трубку.
— Это Кеннет? — раздался в ней женский голос.
— Кен Нотт слушает.
— Вам удобно говорить?
— Да, — ответил я. И остановился у двери, ведущей в офис; за ней болтали и над чем-то смеялись Фил и Энди, его помощник, — Кто говорит?
— Мы повстречались на крыше недель пять назад, вы меня не забыли? Пожалуйста, не называйте меня по имени; надеюсь, вы меня помните?
— Да-да, конечно. Как не помнить! У вас все хорошо?
— Вы все еще… Не знаю даже, как лучше сказать. Вы бы хотели продолжить? Простите, получается как-то не слишком романтично.
— Э-э-э, — промычал я, уставившись на ковровую дорожку у себя под ногами. — Я выяснил, кто… э-э-э… кто ваш супруг.
— Значит, не хотите. Понятно. Тогда прошу прощения. Как глупо с моей стороны. Пожалуйста, выбросьте…
— Нет-нет, подождите, не вешайте…
— Вы получили то, что я вам послала?
— Размером с кредитную карточку? И ничего больше?
— Именно так.
— Да. Но для чего, где это?
— «Дорчестер». Шестьсот семь. Просто… Хотелось бы снова увидеться.
Не знаю даже, в чем дело. Но в том, как она все это сказала, чувствовалось нечто. Я кашлянул и спросил:
— Вы сейчас там?
— Да.
Я взглянул на часы.
— Мне нужно несколько минут, чтобы все туг закончить. Через полчаса?
— У нас весь день, примерно до шести.
— Тогда до встречи.
— Еще две вещи.
— Что именно?
— Ты не должен оставлять на мне никаких следов. Ни одного.
— Конечно, я ж понимаю.
— А также…
— Что?
— Только сегодня… Ты не мог бы хранить молчание, когда мы…
— Молчание?
— Полное. С момента, когда войдешь, до самого ухода?
— Немного странное желание.
— Это личное… Примета, как бы ты, наверное, сказал. Конечно, тебе трудно понять. Но сделай, пожалуйста, одолжение, очень тебя прошу.
— Постой-ка, — сказал я и чуть не засмеялся, — Номер что, прослушивается?
— Нет… — Ответ прозвучал так, что мне показалось, будто я буквально слышуее улыбку. Последовала пауза. — Сделаешь это для меня? Лишь один раз?
— А если я скажу «нет»?
— Тогда я не стану чувствовать себя обязанной тебе, и потому, если мы продолжим отношения, мне начнет казаться, что все для нас может плохо закончиться. А что может показаться тебе, я не знаю, Кеннет.
Я задумался над сказанным.
— Хорошо.
— Итак, через полчаса. Жду тебя.
— Скоро увидимся.
— Хорошо.
Связь отключилась.
Номер 607 в отеле «Дорчестер» оказался апартаментами. Стоя у двери, я заколебался. Меня прошиб пот. В основном из-за того, что от радиостанции я шел пешком. Дела, которые мне оставалось закончить, оказались сущими пустяками, которые терпели до завтра, а то и до послезавтра; так что я извинился — завтрашняя передача оказалась уже практически готовой — и почти сразу ушел. Я шагал по улицам, над которыми нависало свинцовое небо. Было тепло, и воздух казался густым и влажным — для мая даже чересчур.