Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях
Шрифт:
Не знаю, покушались ли поляки на мою жизнь или только на мой кошелек, хотели ли они совершить свое нападение без лишнего шума или повторить попытку другим способом — я решил сразу же погасить свет, чтобы они не смогли его увидеть с улицы и таким образом обнаружить меня. Кто стал бы ручаться за то, что один из этих типов, заметив меня, не выстрелил бы в окно?
Человек не дружен с ночью, поэтому люди от рождения — враги темноты, и даже дети, никогда не слышавшие о явлениях духов и привидениях, боятся в темноте чего-то им не известного. Но как только я освоился в темноте, в одиночку ожидая дальнейших событий этой ночи, мое испуганное воображение стало рисовать мне самые жуткие продолжения.
Размеренно и гулко пробило полночь. Каждый удар башенных часов буквально потрясал меня до глубины души. Я, правда, обзывал себя и суеверным глупцом и трусливым зайцем, но, оказалось, что даже эти оскорбления никак не способствовали моему исправлению. В конце концов — то ли из отчаяния, то ли из героизма, — как угодно, поскольку это мучительное состояние я уже не мог долее переносить, — я вскочил со своего ложа, на ощупь добрался в темноте до двери, отпер ее и решился — хотя бы это стоило мне жизни — выбраться на свежий воздух.
Но как только дверь открылась — Господи, какое зрелище предстало моим глазам! Я в испуге отшатнулся назад, потому что такого часового встретить здесь я не ожидал никак.
При тусклом свете старой лампы, которая стояла на краю стола, в центре прихожей увидел я в гробу убитого верховного сборщика налогов, которого я накануне вечером видел наверху, но на сей раз еще и с четкими черными следами крови на рубашке, которые прошлый раз были прикрыты саваном. Я попытался взять себя в руки и убедить себя в том, что это всего лишь плод моей фантазии. Я подошел ближе, но как только наткнулся ногой на гроб, так что он глухо загремел и мне показалось, будто труп зашевелился и пытается открыть глаза, я почти лишился чувств. В ужасе метнулся я в свою комнату и навзничь упал на кровать.
Тем временем из гроба доносилась громкая возня. Я, кажется, почти поверил в то, что сборщик налогов воскрес, потому что так возятся обычно пробуждающиеся от тяжелого сна. Далее послышались глухие стоны. Вскоре я увидел за моей дверью в темноте фигуру убитого, который, держась за дверной косяк, не то медленно покачивался, не то, шатаясь, входил в мою комнату. Впрочем, вскоре он исчез в темноте. Хоть я в своем неверии и попытался еще раз усомниться в увиденном и услышанном мною, но призрак, или мертвец, или оживший труп развеял мои сомнения достаточно жутким образом: всей свинцовой тяжестью своего тела он повалился на мою кровать — точнее, на меня самого, холодной спиной упав на мое лицо, так что мне почти нечем было дышать.
Я и сейчас еще не могу понять, как я остался жив, потому что мой ужас можно было назвать, по меньшей мере, смертельным. Я, должно быть лежал в глубоком обмороке, поскольку когда я, находясь под этим жутким грузом, услышал колокольный звон и решил, что уже час ночи — долгожданный конец часа духов и момент моего спасения, — то было уже два часа.
Без труда можно представить себе весь ужас моего положения. Вокруг меня — запах тления, на мне — вдруг задышавший, подогретый труп, хрипевший, словно перед вторичной смертью; сам же я лежал наполовину окоченевший — то ли от страха и пережитого обморока, то ли под тяжестью трупа весом в добрый центнер. Все муки дантовского ада — пустяки по сравнению с ситуацией, подобной моей. У меня не нашлось сил выкарабкаться из-под разлагающейся плоти, желавшей умереть на мне вторично; да если бы их и хватило, мне недоставало для этого мужества, поскольку я отчетливо ощущал, что несчастный, который после первой большой потери крови, вероятно, потерял сознание, был принят за мертвого и с польской бесцеремонностью брошен в гроб; только теперь он, видно, по-настоящему боролся со смертью. Он, казалось, был не в состоянии прийти в себя или окончательно умереть. И я не в силах был препятствовать всему происходившему на мне самом, словно мне суждено было стать последней подушкой для сборщика налогов.
Вряд ли я не поддался бы искушению посчитать все случившееся со мной со дня моего прибытия в Бжзвезмчисль кошмарным сном, если бы не осознавал с предельной ясностью и во всех деталях всю бедственность моего положения. И все-таки мне бы удалось в итоге поверить в то, что вся эта жуткая ночь с ее привидениями есть сон, и не более, чем сон, если бы не новое событие, которое еще более ощутимо, чем все предшествовавшее, убедило меня в реальности происходившего здесь.
Стало уже совсем светло; я, правда, не мог этого видеть, так как умирающий друг крепко закрыл мои глаза своими лопатками, но я мог догадаться об этом по шуму шагов пешеходов и колясок на улице. Вдруг я услышал человеческие шаги и голоса в комнате. Я не понимал, о чем говорили, так как говорили по-польски, однако сообразил, что там что-то делают с гробом.
«Безусловно, — подумал я, — они станут искать покойного и спасут меня». Так и произошло, но совершенно неожиданным для меня образом.
Один из участников поисков стал так немилосердно дубасить гибкой бамбуковой палкой усопшего или умиравшего, что тот вдруг вскочил и встал на ноги перед кроватью. Но и на мою скромную особу выпало такое обилие ударов этой же палкой, что, не выдержав, я громко завопил и вытянулся по струнке в затылок мертвому. Поистине, эта старопольская или же ново-восточнопрусская метода оказалась надежной — тут уж ничего не скажешь, так как опыт, пусть даже такой горький, красноречиво свидетельствовал о том, что жизнь оказывалась предпочтительнее смерти.
Когда же при свете дня я внимательно огляделся по сторонам, то обнаружил, что комната тем временем заполнилась людьми — в основном, поляками. Удары раздавал комиссар полиции, на которого была возложена обязанность проследить за погребением чужака. Верховный сборщик налогов лежал по-прежнему мертвый в гробу, причем в прихожей, куда его поставили пьяные поляки, так как им было велено снести гроб в комнатку привратника. Они же предпочли ей мою прихожую, а охранять покойника оставили одного из своих нализавшихся собутыльников, который, вероятно, заснул и, разбуженный ночью моим шумом, направился, словно ведомый каким-то инстинктом, к моей кровати, где и проспал до утра.
Меня так потрясла эта безбожная история, что я свалился в приступе изнурительной лихорадки, и на протяжении семи недель подряд мне снилась история этой единственной жуткой ночи. Еще и теперь — спасибо польскому восстанию за то, что я уже не комиссар юстиции Бжзвезмчисли! — я не могу вспоминать о нововосточнопрусской авантюре без дрожи. Однако охотно рассказываю ее: кого-то она развлечет, а для кого-то пусть станет уроком. Не следует бояться того, во что сам в то же время не веришь.