Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях
Шрифт:
Самой страшной мукой для несчастного портного была скука, ужасная, безграничная, вечная скука, овладевшая им. Лишенный сна и какого-либо разнообразия, вынужден был он дни и ночи без перерыва слоняться на клочке песчаного поля, и каждый час превращался в вечность. К тому же его мучили призрачные ощущения его прежней человеческой жизни. Так, в определенные часы он чувствовал призрачную усталость или призрачный голод и жажду, но не мог удовлетворить их.
Днем, как уже говорилось, он любил сидеть на холмике и обозревать окрестности или смотреть вдаль, в сторону города, находящегося за лугом и скрытого за деревьями; иногда он без устали путешествовал взад-вперед вдоль давно занесенной песком межи, которая когда-то разделяла два роковых поля. Маленькие
Страдание доставляло бедному портному и то, что ни одна живая душа не наведывалась ночью в эти места, никто, на ком он мог бы испробовать свое ремесло. Ведь несмотря на то, что он был только бедным, старым и очень жалким привидением, у него была новая профессиональная гордость, и ему очень хотелось бы после смерти увидеть то, чего он никогда не достиг бы в жизни, а именно: кого-нибудь испугать. Но местность была пустынной и дикой; даже днем там нечего было делать, не говоря уже о ночи. Ко всему прочему прибавилось еще гложущее чувство недовольства ошибочно выбранной профессией и упадочническое настроение, вызванное незаслуженным непризнанием.
Но с какой бы черепашьей скоростью ни шло время — оно все-таки шло: недели превращались в месяцы, месяцы — в годы, а бедное старое привидение, все такое же одинокое и никем не признанное, витало над своим старым местом.
Но вот в одну замечательную лунную ночь желание, которое оно уже давно лелеяло, наконец исполнилось. Призрачный портной сидел как раз на своем холме, когда его чуткое ухо уловило в лесу какой-то шум, вскоре после чего на песчаном поле появилась человеческая фигура, ярко освещенная лунным светом. Фигура огляделась по сторонам и направилась в сторону холма. Ближайшее рассмотрение говорило о том, что это был студент: на нем была пестрая шапка, и он нес дорожную сумку. Призрак весь дрожал от возбуждения: чего только стоило ему прийти в себя и попытаться немного напыжиться и постараться стать страшным.
Но именно поэтому вид у него был невероятно комичным. Это заметил и веселый студент, так как он при виде его засмеялся и крикнул: «Добрый вечер, старое привидение, вы не укажете мне дорогу к городу — я, кажется, заблудился!» Самое ужасное, чего втайне боялся бедный портной, и самое обидное для представителя его сословия все-таки произошло: первый встреченный им человек даже не боялся его. Но так легко он не хотел сдаваться, и еще раз напыжился, исказил свои черты и начал торжественно приближаться к студенту. А тот снова засмеялся и сказал: «Ах, оставьте вы это, отец, вам это не к лицу, вы ошиблись в выборе профессии. Почему вы не выбрали себе какое-нибудь другое ремесло — как привидение вы многого не добьетесь!»
Это было уже слишком для бедного портного: он издал жалобный стон, опустился на корень дерева и закрыл лицо руками.
Студент был сердобольной душой. «Что с вами, старый фантом? — нежно спросил он и подсел к нему. — Я готов вам помочь, чем смогу: в Берлине я обучался черной магии и ничего не боюсь». Студент говорил с ним так любезно, что бедный старый портной был призрачно растроган и исповедался во всем, что накопилось на душе. Впервые признался он в своей вине. И пока он говорил и обвинял себя, его эфирный образ становился все бледнее и бледнее, а последние его слова уже звучали словно из пустоты. Обыкновенное признание освободило его. Уже потом, издалека, донеслось до студента: «Спасибо, спасибо, ты меня спас». Время от времени со стороны города еще доносился слабеющий голос: «Спасибо… спасибо… спасибо!..» Потом было слышно еще что-то вроде дыхания, и наконец все стихло.
Студент долго сидел в раздумьях на холме и всматривался в ту сторону, откуда в последний раз донесся голос. На востоке забрезжил рассвет, и когда солнце поднялось высоко и затопило все вокруг ярким светом, он отломил веточку от старой сосны, воткнул ее в шапку и зашагал в город, который мерцал впереди в свете утренней зари.
ГЕНРИХ ЦШОККЕ
Ночь в Бжзвезмчисли
Поездка в Бжзвезмчисль
Я нисколько не сомневаюсь в том, что многим пришлось пережить в 1796 году жуткие ночи, в особенности итальянцам и немцам. Это был первый победный год Наполеона Бонапарта и время отступления Моро. Я к тому времени закончил учебу в университете моего родного города, стал доктором обоих прав, и осмелился бы, пожалуй, уладить даже тяжбу всех европейских императоров и королей с тогдашней французской Республикой, если бы в качестве посредников, кроме меня, выступили бы только Гроциус и Пуффендорф.
Однако назначен был я всего лишь комиссаром юстиции в маленький городок новой Восточной Пруссии. Тем не менее, и это уже было большой честью для меня. Быть уже, как говорится, одной ногой на службе, тогда как другой — еще в академической аудитории — редкая удача. И все это благодаря захвату, то есть созданию новой Восточной Пруссии и поражению Костюшко. Высочайше блаженной памяти королю — мы, простые христиане, в смерти бываем всего лишь «блаженной памяти», а нищие, вероятно, только «глубочайше блаженными»; говорят, что перед смертью все равны — я же попутно хочу доказать обратное! — итак, ему ставят в упрек его причастность к кричащей несправедливости, так как он помог «проглотить» целый независимый народ; однако без этой небольшой несправедливости — я бы не стал называть ее кричащей — тысячи прусских «студиозусов» остались бы без работы. В природе гибель и смерть одного существа дают жизнь другому: селедка существует для желудка кита, а все растительное и животное царства, включая сюда и царство камней, если они не были бы иногда такими неудобоваримыми — для желудка человека. Впрочем, без труда можно доказать, что девушка, утратившая свою честь, равно как и народ — свою самостоятельность, сами виноваты в своем горе. Ибо только тот непобедим, кто умеет умирать, и именно смерть является надежной точкой приложения сил в великой и замечательной жизни.
Мать дала мне свое благословение совокупно с чистым бельем и деньгами на дорогу; с тем я и поехал навстречу своему блестящему предназначению в новую Восточную Пруссию, о которой сегодняшние географы ничего толком не знают, хотя она не была волшебной страной или страной фей, возникающей и исчезающей по мановению руки какого-нибудь Оберона. Я не хочу утомлять моих читателей долгими путевыми описаниями. Низменная страна, низменные люди, грубые почтовые кареты, грубые почтовые служащие, жалкие дороги с жалким сообщением по ним и, между прочим, любой, в кого ни ткни пальцем, — гордо восседает на своей навозной куче, как персидский шах на своем троне. Одна из замечательнейших находок природы состоит в том, что для каждого существа придумана своя стихия, в которой оно могло бы с комфортом устроиться. Рыба задыхается на воздухе, а польский еврей — в роскоши будуара.
Одним словом, однажды вечером, перед закатом солнца, я приехал в… по-моему, это звучало как «Бжзвезмчисль» — приветливый городишко, — приветливый, несмотря на то, что дома в нем были закопченными и черными, улицы — немощеными и загаженными, а люди — не весьма чистыми. Но и угольщик может иметь такую же, по-своему приветливую, внешность, как и оперная танцовщица, чью семенящую походку освистывают знатоки.
Я представлял себе Бжзвезмчисль — место моей работы — намного более ужасным. Вероятно, именно поэтому он мне показался приветливым. Когда я попытался первый раз выговорить название места, у меня свело челюсти. Отсюда, вероятно, происходил мой тайный страх перед самим городом. Названия всегда оказывают существенное влияние на наши представления о вещах. И поскольку Добро и Зло в мире в большей степени присущи не самим вещам, а нашим представлениям о них, то облагозвучивание имени является украшением самой жизни.