Мертвый жених (Собрание рассказов)
Шрифт:
И глупый малый схватил куртку и стал напяливать ее на плечи.
— Ну, вот видишь, — сказал я с веселым смехом, — ну, вот видишь, ты и попался теперь. Я тебя видел в сенях. Признавайся лучше, где пальто. Мы тебя помилуем и отпустим. Ведь отпустим? Да?
— Конечно, отпустим, — прохрипел бас.
— Отпустим, отпустим, — залаял тенор.
Вор посмотрел мне прямо в глаза и поверил мне, как честному человеку.
И я не лгал. И даже для верности спросил хозяйку:
— Вы ничего не имеете против?
Она затормошилась.
— Ничего,
Тогда вор повел нас к решетке, через которую я перелезал. Мы шли с ним рядом, так что наши локти касались, и я чувствовал его дрожь, а он мою. И я не знал, где кончаюсь я и где начинается он.
Пальто лежало смирно и бессмысленно на смятой траве.
— Ага! — сказал властно человек с бляхой.
И тотчас я понял его восклицание: эти люди обманули и меня и вора; они потащат куда-нибудь несчастного человека и будут бить его и топтать ногами, обутыми в тяжелые сапоги.
И я визгливо крикнул:
— Отпустите его! Слышите? Отпустите. Ведь вот пальто.
— На кой его нам, — сказал презрительно человек с бляхой и убежденно прибавил: — Нам человека надо.
— Человека! Ха-ха-ха! Человека!
Это я смеялся и пытался вырвать вора из рук этих грубых людей, от которых пахло кислой дубленой кожей.
Но меня отпихнули и я упал на мокрые камни.
И мне казалось, что все отделилось от меня и ушло и я остался один и не было даже тоненькой ниточки, за которую я прежде держался. И опять ужас, немой, холодный и влажный, подполз ко мне и обнял мои ноги.
И было все непонятно: и темные камни, и вздохи реки, и шепот собственного сердца…
Я с трудом поднялся. Но куда идти? Везде будут шататься стены, везде будут шуршать тени и пьяный месяц зря будет пачкать зеленым светом все, что встретит на своем пути.
РАЗЛАД [6]
Я получил телеграмму: «Брат психически заболел. Приезжайте немедленно».
6
КП.
Я бросил все и поехал в этот маленький город, затерянный в степях.
В вагоне я не мог уснуть я все думал о брате: как могло случиться, что этот здоровый на вид, неглупый человек заболел психически…
Я не мог себе представить брата сумасшедшим, который говорит нелепые вещи и бредит наяву, размахивая руками.
В вагоне было жарко, но мне казалось, что кто-то водит у меня по спине куском льда, я ежился под пледом и бормотал:
— Не может быть, не может быть!
Когда я приехал в этот город, серовато-зеленый туман ходил столбами среди строений. У меня болел левый висок. В душе образовалась прогалина. Хотелось заглянуть в нее. Но за ней было пусто. Одно непонятное и обидное зияние.
Дом брата стоял на большой, молчаливой улице. Был он выкрашен в серую линючую краску, а маленький дряхлый балкон походил на бородавку.
Мне показалось, что в окне мелькнула тень брата.
Когда я позвонил, двери мне никто не отпер. Тогда я толкнул ее, и она покорно отшатнулась.
На площадке лестницы беспомощно лежал поваленный горшок с кактусом. И как только я увидел его, я тотчас понял, что начинается что-то страшное.
Из передней была открыта дверь в зал, из зала в столовую, — дальше виднелась гостиная. Длинная анфилада комнат, залитая прозрачным утренним светом, была вся пронизана тишиной.
И вот среди тишины раздалось одинокое бормотанье. Это из гостиной шел брат. Шел он один.
Я все время почему-то думал, что при моем свидании с братом будет еще кто-нибудь третий; я с ужасом смотрел на брата, который шел неверными шагами и странно махал левой рукой. И все в нем — борода, серые прищуренные глаза, вьющиеся пряди волос на лбу — все было родное, близкое и знакомое и в то же время на всем лежал какой-то новый отпечаток, будто чужой и властный человек прикоснулся рукой к лицу брата и от прикосновения его остался след.
И это было страшно, как поваленный горшок с кактусом.
Я стащил с себя пальто и пошел навстречу брату.
— Здравствуй, брат! — сказал я, недоумевая, нужно мне его обнять или нет.
Он не удивился тому, что я приехал, и подставил щеку. Мы неловко поцеловались.
И тотчас быстро-быстро брат заговорил что-то неясное и прерывистое и все старался отстранить рукой кого-то невидимого. Я посмотрел в его глаза и они ответили мне странным раздвоившимся взглядом.
Я стал вслушиваться в спутанную речь брата и уловил среди нее бессмысленные, циничные фразы.
В это время показалась на пороге женщина, экономка, которая жила с братом.
И вдруг брат швырнул ей прямо в лицо грубое и грязное слово, от которого у меня похолодели концы пальцев.
Я оторопел и нелепо забормотал:
— Что ты? Что ты? Брат…
Но брань уже лежала твердым комом у меня в душе и вместе с этим у меня пропала надежда на то, что все еще уладится, что болезнь брата ошибка. Теперь для меня стало ясно, что в жизнь ворвался какой-то разлад и порядка нет больше и быть не может.
Началось что-то ужасное.
Брат говорил целый день, не умолкая. И было заметно, что душа его раздвоилась. Большое и серьезное «я», которое прежде повелевало маленьким сознательным «я», ушло в глубину, а видимое сознание спуталось. Этот разлад был страшен и соблазнителен, как смерть. Когда брат говорил вещи слишком нелепые, я смущенно и нервно возражал. И моя простая, гладкая логика казалась тщедушной и наивной в сравнении с громким стремительным бредом брата.
Иногда брату казалось, что кто-то крадется по улице с ножом под полою, взбирается по лестнице на чердак и оттуда спускается в сени, в девичью и на цыпочках бежит по коридору, чтобы убить его.