Мешок историй про шалого малого
Шрифт:
— Фитилек дрюкаешь тайком? — хохотнул Юрка.
— Женщины любят ушами, а мы старички любим глазами, — не обижался Жора на своих друзей. Женатики всегда подкалывают холостяков, хотя и втайне завидуют им. — Юра, тебе уже хватит. А то жена ата-та надает! — посоветовал Жора Юрке, заметив, что он снова разливает.
— У нас — патриархат, Георгий Львович! Бабу надо держать в узде! Ты вот не смог держать своих баб в узде и оттого сейчас вынужден пользоваться услугами дешевых проституток и хулить семейные ценности! А вот что я вам замечу. В истории педагогики гораздо больше примеров, когда только благодаря стараниям родителей дети становились великими. Гоголь, Толстой, Тургенев…
— Юрий, вы не в теме! — осадил его Кравец, — Тургенев не самый удачный пример, как, впрочем, и остальные, названные вами.
— Ну, началось опять… — Юрка наигранно, неестественно зевнул, —
— Мама Толстого умерла, когда ему не было и двух лет, — продолжил невозмутимо Жора, — Батя писателя, Николай, тоже умер рано. Воспитанием Льва Николаевича Толстого занималась «седьмая вода на киселе», троюродная тетка Татьяна Ергольская. А отец Ивана Сергеевича Тургенева, русского великого сочинителя, Сергей Николаевич, был гусарским офицером, небогатым дворянином, растратившим свое состояние на кутежи и карты. Возможно, вы, господа, в силу своей занятости, увлеченные гениальным языком сочинений писателя Тургенева, мало посвящены в подробности его жизни, в том числе личности родителей. Красавец мужчина, альфонс, бретер, кутила и мудила, поправивший свои дела женитьбой на богатой наследнице, Серей Николаевич, был человеком-похуистом, равнодушным ко всему, в том числе к детям. Ограничившись относительно скромной ролью чистокровного производителя, он покорно склонил свою выю под иго жены и стал сытым, деревенским, умиротворенным подкаблучником, халявщиком, охотником, картежником и бухальщиком. Он был бравый боец, герой, даже воевал и был ранен. Таким отцом я бы, лично, гордился. И мне бы хватало его примера для самосовершенствования и бахвальства перед друзьями. Я подозреваю, что он был даже близок масонам и декабристам, поскольку, согласно некоторым документам, умер он в своем имении, находясь под секретным надзором полиции.
— Откуда ты все это знаешь? — восхитился святой Павел.
— Да уж не от ума! Он пару лет программу вел про всяких писателей. Давайте, выпьем за отцов, — недовольно сказал помрачневший толстяк Юрка, после томительной паузы.
На работе Кравец немного успокоился. Два часа он правил диалоги сценария какого-то внештатника, который ему подсунул заботливый Эженович.
— Тут с сюжетом все нормально, — пояснил, как всегда виновато, начальник сериала, — Но диалоги ни к черту. Сделай их немного смешнее. Вставь речевые характеристики, как ты умеешь. А то, как будто один человек говорит. Только быстро… Я тебе отдельно оплачу…
— А сам он почему не поправит, — с преувеличенным неудовольствием спросил Жора.
— Он не профессиональный сценарист. Он учитель физкультуры. Институт Лесгафта в Питере закончил. Но сюжетец интересный…
Кравец повиновался. Хотя мыслями время от времени возвращался к событиям прошедшего дня. Ну, а что собственно такого страшного случилось? Денег лишился? Ничего! Заработаем! В сентябре новый сериал запускаем! Главное, сын жив и здоров! Сегодня надо сводить его в театр! Нет! Лучше в цирк Дю Солей! А лучше на рок-концерт! Однако освободиться пораньше, как он задумал, у него не получилось. Георгию пришлось заменить Жорку Лысенко. И проторчал он на работе до 11 часов. «Ничего, — успокаивал он себя, подходя к дому, — завтра на целый день можно закатиться в картинг клуб, зоопарк или в сауну. Можно в Аква-парк, лупанарий или в дельфинарий!» Он сам уже забыл, когда посещал какое-либо культурно-просветительское мероприятие, кроме бара.
Чтобы не будить Рауля, он не стал звонить, а открыл дверь запасным ключом. Стараясь не шуметь, разулся и на цыпочках прошел к спальне. Сквозь щель пробивалась полоска света, доносилась тихая мелодия. «Не спит!» — с нахлынувшей незнакомым облаком нежностью подумал Кравец. Он осторожно приоткрыл двери и, закрыв рот, чтобы не закричать, отпрянул прочь в ужасе и омерзении…
— У меня сейчас 4 миллиона в разных валютах, и я не знаю, куда их вложить, — с серьезным видом жаловался Юрка.
— Да, у тебя серьезные проблемы, — посочувствовал Жора.
— А что? Неизвестно, что будет завтра с рублем, с долларом и что — с евро! Тебе хорошо, у тебя денег не было, и нет, — парировал Юрка.
— Да. Мне хорошо, — согласился Жора.
К усатому мужику, в казацкой косоворотке, сидящему за соседним столом, подошел худой седой мужчина и протянул толстую, красную папку с бумагами.
— Роспись ваша нужна, Аарон Семенович!
— Давай ужо! — благодушно проворчал мужчина и стал просматривать бумаги, бормоча негромко: «Подчиняться авторитету пастора… наплевав на интересы других особей… после разбора пророчества… Объем стаканчика сто пятьдесят миллилитров… в духовке или в газовой плите… увеличит полет струи на расстояние до пяти метров при ингаляции яда на табак…» Что это за хуйня, а? Мудэнко?
— Это челябинская декларация прав человека, как вы просили, — подсказал ему седой мужчина.
— Пожрать не дадите, сволочи! — беззлобно, по-стариковски, пробурчал усатый, подписывая документ.
— Купи квартиру и сдавай, — посоветовал Юрке святой Павел, — деньги будут капать постоянно. Недвижимость — самое лучше вложение. Квартиры дорожают…
— Да я уже и так сдаю две двушки: свою и жены. У меня два оклада с них получается. Это вот, кстати, тебе Георгий к вопросу о роли родителей в жизни детей. Отец завещал мне две квартиры, обеспечив мне безбедное существование. В одной я живу, другую сдаю! Мне не страшны экономические потрясения!
— Это единственное твое достоинство: наличие гарантированного, халявного дохода, дарованного отцом, — сказал Жора, — Я бы отменил право наследования, или обложил бы наследство огромным налогом, чтобы молодой оболтус немного сам напрягся и сделал что-нибудь в своей жизни.
— Угомонись, Жорик! Ты просто завидуешь нам, олигархам средней руки, — погладил Георгия по голове святой Павел, — Зависть — страшная штука! Она точит твою печень и способствует выработке желчи, отравляющей твой организм. Всегда отцы старались что-то оставить своим сыновьям. Да хотя бы для того, чтобы они занимались творчеством или любимым делом: размножались и продлевали род.
— А вот и не всегда! Великие писатели развивались и творили не благодаря материальным обстоятельствам, а вопреки им! Взять великого энциклопедиста Джеймса Джойса!
— Так! Понеслась пизда по кочкам! В эфире программа о писателях! Паша! Налей ему, а то он не остановится! — воскликнул толстяк Юрка, — Я еще одной истории не выдержу!
— Слово Джой, друзья, — в переводе с английского значит радость, веселье, праздник, — не обращая внимания на замечание толстяка Юрки, торжественно начал лекцию Жора, — И папа Джойса, Джон Станислаус, оправдывал свою фамилию, радостно проводя время на вечеринках, пьянках, оргиях, утренниках и праздниках. Он обладал неплохим голосом и был душой компании, исполняя ирландские песенки. Джон Станислаус продолжал виноторговое дело, как и все мужчины их семьи, и, оттого, частенько бывал бухим. Его сын, Джеймс, мог бы припеваючи и бухаючи продолжить дело папы, но что-то его остановило. За Мери Мэй, матерью знаменитого писателя, тоже дали неплохое приданое. Но, начав жизнь с достатка, семья быстро обнищала. Халява редко приносит пользу, буржуазные друзья мои, о вы — сопливые рантье, живущие на ренту от наследства!
— А ты-то сам — кто? — не удержался святой Павел и поперхнулся от возмущения.
— Я простолюдин и честный труженик! — успокоил его Жора, — Мне ничего не оставили родители! Ничего! Но я нисколько не жалею об этом! Только заработанное твоими собственными усилиями имеет реальную цену и приносит истинное счастье! Так вот: виноторговое дело у Джойса не пошло, но отец все же смог устроиться на место сборщика налогов — непыльное и тоже халявное место. Мери Мэй занималась домашним хозяйством и воспитывала 15 детей, из которых, кстати, выжили только 10. Джеймс Джойс был вторым ребенком в семье. Пока у семьи были средства, Джеймса устроили в одну из лучших школ в стране. Но через некоторое время семья не смогла оплачивать обучение, и Джеймса перевели в другую, казенную, школу. Потеряв работу в налоговой службе, отец Джойса содержал свою многочисленную семью на мизерную пенсию. Жизнь резко покатилась по наклонной. Семья постоянно меняла квартиры, одну беднее другой, мать стремилась хоть как-то кормить семью на скудные средства, поэтому чувство горечи, презрения и ненависти к отцу у юного Джеймса росли и крепли, как и у многих детей во все времена, ожидающих халявных бонусов от родителей и получивших вместо этого хуй под нос. Впоследствии это отразилось в произведениях писателя. А ты говоришь — Отец! Хуйня это все — ваш отец! Не он определяет будущее человека. И тем более — не мать! Джеймс, мой любимый, Джойс, между тем, даже не имея сильного и волевого отца, не был безответным и слабым существом — ни в детстве, ни в юности, ни будучи уже взрослым человеком. Современники отмечали, что он всегда знал себе цену, благодаря успехам в школе, а не богатству, он уже в детстве был звездой. Он бы вынужден бороться за место в жизни, пахал, как я и как тот же Папа Карло, ежедневно и ежечасно. Не забывая при том наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях.