Мешок кедровых орехов
Шрифт:
Жена молчала, не поворачивалась к нему.
— Ты подумай головой-то, — стал убеждать ее Петр. — Ну, если бы я на самом деле там… как вы тут себе вдолбили, так неужели я такой дурной, что сниматься бы полез?
— А ты умный, да?! — затряслась Клавдия. — Умеешь, значит, как по-тихому делать? А тут промахнулся маленько? Не вышло по-тихому?
— Тьфу! — в отчаянии сказал Петр… — Это надо же — так повернуть. Дичь какая-то! Кабачок «Тринадцать стульев».
— Плюй, плюй! — Клавдия словно даже обрадовалась. — В душу наплевал — плюй дальше! Жена отмоет. Но ты у меня!.. Ты не отмоешься, учти! Я
— Сходи — насмеши людей! — Петр тоже взорвался. — Ну, спасибо — встретила! Лучше б не приезжать. Лучше б нырнуть там, где поглубже, и не выныривать! — Он сдернул с вешалки пальто и выскочил за дверь.
«Съездил! — думал он, шагая по улице. — Отдохнул, бляха-муха. Подлечил нервы».
Идти ему было некуда: друзья еще с работы не вернулись. Разве прямо туда — в автохозяйство?.. Он поколебался малость и повернул к трамвайной остановке.
Пока ехал в трамвае, решил, что правильно делает: надо там раньше Клавки появиться. Она, может, и грозится только, но черт ее душу знает. Возьмет и прилупит. Тут много ума не надо, а она вон и последний растеряла. Никто, конечно, в такую собачатину не поверит, но ведь засмеют потом мужики, затравят. Год будут цветочки эти склонять. Надо, значит, самому спустить все на тормозах. Преподнести в виде южного анекдота. На тему «как я был артистом». Подстелить, короче, соломки. Пусть сразу проржутся.
На работу он подгадал к концу обеденного перерыва. Ребята как раз забивали в комнате отдыха «козла». Федоскина они встретили бурно, заголили на нем рубаху и поволокли к шкапу — сравнивать. У них в комнате стоял старый коричневый шкап, который специально не выбрасывали, держали, как эталон загорелости. Всех отпускников, побывавших на юге, прислоняли к этому шкапу, и если у кого загар оказывался по цвету слабее, с такого полагалось угощение.
Федоскин сравнение выдержал, о чем ребята искренне посожалели.
Вторая проверка была тоже традиционная, чисто мужская.
— Ну, отчитывайся перед коллективом, — сказали ему. — Сколько шайб на выезде забросил?
Федоскин этого вопроса ждал, приготовился к нему:
— Вот клянусь, мужики, ни одной.
— За месяц?! — не поверили ему. — Дак что ж ты там делал? Груши околачивал?
— Клавка вот тоже не верит, — засмеялся Петр.
— И правильно делает. С такой шеей по месяцу не выдерживают.
— Я уж и сам пожалел, — сказал Петр. — Надо было… А то теперь оправдывайся ни за плешь… Меня вдобавок по телевизору показали, — заторопился Петр. — Как я цветы покупал…
— Тебя по телевизору? — удивились мужики.
— Ну. В артисты попал. Рассказать — ухохочешься. — И он начал рассказывать — Собрались всей компанией в Сочи. Хотели в пивном баре посидеть. Бар там есть — прямо с завода, по трубам, пиво поступает, свеженькое. А где он — точно не знаем. Потом-то нашли, он за парком Ривьера оказался, а сначала не знали. А жара… Ну, остановились возле винной бочки, в каких у нас здесь квас продают, взяли по кружке…
— Вина?.. По кружке?.. Ни фига себе!
— Так оно же слабенькое. Чуть крепче пива. Мы сперва стаканами пили, а потом видим: местные из кружек…
— И сколько?
— Что, кружка?.. Пятьдесят копеек.
— Всего? Врешь.
— Ну, считайте сами: стакан — двести грамм — двадцать копеек, два стакана — четыреста — сорок, а в кружке — пятьсот…
Пока разговаривали про вино, не заметили, как подошел слесарь Тупиков, худой, желчный мужчина, угнетенный язвой.
Тупиков постоял, послушал и, ни к кому не обращаясь, вдруг произнес;
— О, шакалы!
— Ты кого это? — спросили Туликова. Тупиков не прореагировал.
— Шакалы! — повторил он. — Прохиндеи, алкоголики. И сосут, и сосут, живоглоты — насосаться не могут. В три горла лопают! Мало им здесь, сволочам, они и там, оказывается, не просыхают. А им путевки профсоюзные — в санатории, на курорты. Кому доброму не дадут, а этим — пожалуйста… На Колыму их, гадов, надо, не на курорт!
— Ты чего завелся? — опешили мужики. — С каких семечек?
— Еще и жалобы пишут! — не унимался Тупиков. — В народный контроль. Х-эх!.. На буфетчицу вон из «Ветерка» написали: вино разбавляет, видите ли. По четырнадцать стаканов, пишут, выпиваем — и ни в одном глазу. По четырнадцать стаканов! Скоро уж задницей начнут хлебать, оглоеды!
Петр обиделся:
— Да ты что, объелся? Нашел, тоже, с кем сравнивать.
— Я не сравниваю, — жестко сказал Тупиков. — С тобой разве сравнишься. Они — стаканами, а ты — кружками.
Тут и мужики возмутились.
— Иди ты, Тупиков, — сказали, — куда подальше!
— Я пойду! — выкрикнул Тупиков с угрозой. — Я знаю, куда пойти. Я в обком союзов пойду. Пусть они с этой лавочкой разберутся. Пусть узнают, каким алкашам путевки по блату выделяют!..
Федоскин расстроился до невозможности. Забыл историю свою досказать. И ребята не напомнили. Их тоже Тупиков этот сбил с колеи.
Петр вышел из гаража на территорию. Состояние было такое, будто его из-за угла пыльным мешком шарахнули. Фантастика прямо. Сон дурной. Нарочно не придумаешь.
Тут, как на грех, увидела его Зина Петлицына из планового отдела — вечная активистка. Сколько Петр ее знал, она все культурно-массовым сектором в профкоме заведовала.
— Петр Игнатьич! — засияла Зина. — А я сразу догадалась, что это массовка! Верно ведь, массовка? Вас не скрытой камерой снимали? Потому что, когда скрытой, у всех естественно получается. А здесь, наоборот, скованные очень все. Кроме вас. Но вы, вы! Так просто, жизненно. Мы с девочками смотрели, они творят: какое фотогеничное лицо… Ну, Петр Игнатьич, — Петлицына кокетливо погрозила ему пальчиком, — теперь вы от меня не отвертитесь. Я вас обязательно в драмкружок затащу…
— У тебя все дома? — мрачно спросил Петр. — В черепке, говорю, как? Шарики за ролики не заскакивают?
Петлицына привыкла к грубости слесарей, но Петр хватил через край — и она оскорбилась.
— Вот все вы такие! Как путевка понадобится — сразу дорогу в профком найдете, а как в мероприятии поучаствовать — вас не допросишься…
— Да что вы мне путевкой в нос тычете! — заревел Петр. — Ну, заберите ее назад — высчитайте! Подотритесь сходите вашей путевкой, в гробу я ее видел!..
У Петлицыной задрожали губы, она развернулась и замелькала сапожками: подалась в контору — тоже, наверное, жаловаться.