Месс-менд. Роман
Шрифт:
В дверь постучали. Лакей принес на подносе карточку русского вельможи, князя Феофана Ивановича Оболонкина. Князь жил уже третий год в Нью-Йорке, занимая комнату № 40 во втором этаже, и все счета, получаемые им, посылал главе русского правительства в Париже, содержавшему своих придворных и дипломатических представителей. Злые языки, впрочем, уверяли, что в Берлине, Риме, Мадриде и Лондоне также имеются правящие династии русского престола и что дипломатический корпус имеет тенденцию к постоянному приросту населения, но это уже относится к области
Гогенлоэ посмотрел на карточку и утвердительно кивнул лакею. Через несколько минут дверь снова отворилась, и на этот раз в комнату влез боком крошечный старикашка с моноклем в глазу, красным носом и дрожащими ножками, сильно подагрическими в суставах.
– Мое почтение, принц; добрый вечер, виконт. Поздравляю с приездом. Очень, очень рад. Газеты, знаете ли, стали какими-то неразборчивыми. Перепутали день тезоименитства его величества, самодержца всея Тульской губернии, Маврикия Иоанновича, со спасением на суше и на водах генерала Врангеля, и я из-за этого должен был опоздать к вам: с самого утра принимаю депутации.
– Как?
– рассеянно переспросил Гогенлоэ.
– Маурикий? А, да, да, Тульская губерния. Это претендент группы народных сепаратистов, известной под именем «Россия и самовар». Знаю, знаю, садитесь, князь, вы ничуть не опоздали. Мы поджидаем еще кое-кого!
– Кстати, - промямлил виконт, - милейший Оболонкин, ваш сосед, перед отъездом не дал вам никаких поручений?
– Вы говорите о синьоре Грегорио Чиче? Нет, он только сообщил, что непременно появится в нужную минуту.
– С этими словами Феофан Иванович потянулся к столику, где у принца лежали гаванские сигары.
– Странный человек этот Чиче, - понизив голос, заговорил виконт, - уезжает и возвращается, как волшебник, ни разу не пропустив важной минуты. Никому не отдает отчета, вертит комитетом и каждым из нас как хочет, мы знаем только одно, что без него ничего не выйдет.
– Он великий организатор, - заметил принц, - не забудьте его происхождения, ведь он из Корсики.
– Да-с, крепкий человек. Насчет дамского пола, можете быть уверены, - я слежу - крепость необычайная и полнейший нейтралитет, - вмешался князь, - не то, что банкир Вестингауз. Этот в ваше отсутствие … вы прямо-таки не отгадаете!
– Чем отличился Вестингауз?
– лениво спросил виконт.
Но Феофану Ивановичу не суждено было высказаться.
Дверь снова раскрылась, впустив на этот раз в комнату доктора Лепсиуса.
Здесь читатель, во избежание обременительных церемоний, сам может вставить «здравствуйте», «как поживаете» и прочие фразы, служащие обычным словарем между цивилизованными людьми. Я пропускаю все это и начну с того, как доктор Лепсиус, согласно своей профессии, стал орудовать своими инструментами.
Каждый доктор должен иметь: трубочку, рецептную книжку, часы, щипчики для нажима на язык и - желательно - электрический фонарик с головным обручем. Все это у Лепсиуса имелось. Все это он извлек и приступил к делу.
– Давненько я вас не слушал, ваше высочество, - бормотал Лепсиус, - пульс хорош, так, так. Цвет лица мне не нравится, шея тоже. А скажите, пожалуйста, как обстоит с теми симптомами, которые удручали вас в прошлом году?
– Вы говорите о позвоночнике? Да, они не утихают, доктор. Я бы хотел, чтобы вы ими занялись.
– Позвоночник, черт его побери!
– вмешался де Монморанси.
– Вот уж с месяц, как меня изводит эта беспричинная хромота, почему-то вызывающая боль в позвоночнике. Посмотрите и меня, Лепсиус.
Глазки доктора под круглыми очками запрыгали, как фосфорические огоньки. Все три ступеньки, ведущие к носу, сжались взволнованным комочком. Он вскочил, впопыхах рассыпав инструменты:
– Я должен осмотреть вас. Необходимо раздеться. Выйдемте в соседнюю комнату.
– Вот таков он всегда, - со вздохом сказал принц, когда виконт и Лепсиус скрылись за дверью, - чуть дело коснется позвоночника или, точнее, седалищного нерва, наш доктор на себя не похож, - волнуется, мечется, раздевает больного и прелюбопытно его осматривает. Когда нет причин для осмотра, он их выдумывает из головы. Я видел трех знатных бельгийцев, которых он ухитрился осмотреть ни с того ни с сего, под предлогом какой-то болезни…
Между тем в соседней комнате виконт де Монморанси лениво предоставил доктору Лепсиусу изучать его обнаженную спину. Толстяк был совершенно вне себя. Он пыхтел, прыгал, как кролик вокруг больного, бормотал что-то по-латыни и, наконец, весь замер в созерцании.
Куда он смотрит? Он смотрит на позвоночник молодого француза, изящно пересекающий его белое с голубыми жилками тело. Все как будто в порядке, но предательская лупа в дрожащей руке Лепсиуса указывает на маленькое, с булавочную головку пятнышко, ощущаемое как небольшая выпуклость.
– Вот оно, вот оно, - забывшись, шепчет Лепсиус с выражением восторга и ужаса на лице. И внезапно задает виконту нелепый вопрос, не удивляющий француза только потому, что его лень сильнее, чем все остальные способности.
– Вы очень знатного происхождения, виконт?
– В моем гербе есть лилия Бурбонов и петух Плантагенетов, доктор, - вяло отвечает француз.
– Прекрасно, прекрасно, одевайтесь, мы вам пропишем великолепные капли.
Между тем к принцу опять постучали. То был высокий, седой англичанин, пропитанный крепчайшим запахом табака.
– Лорд Хардстон?
– Он самый.
Сердечные рукопожатия. Опять «здравствуйте», «как поживаете» и пр., и пр. Но лорд Хардстон не расположен тратить время. Он оглядывается вокруг, смотрит на часы и отрывисто говорит:
– Я только что видел Чиче. Он приказывает нам немедленно открыть заседание под его председательством.
– Позвольте, но Чиче нет здесь.
– Это все равно, его председательство незримо. Дорогой принц, отпустите, пожалуйста, этого толстяка, он, кажется, доктор?