«Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943
Шрифт:
Взлетно-посадочная полоса должна была быть уже за следующей цепочкой холмов. Я бросил «сто девятый» в левый вираж и на малой высоте понесся над опаляемой солнцем поверхностью луга по направлению к зданию фермы, стоявшему около высохшего русла реки. Рядом с ним было желтое сигнальное полотнище, растянутое на земле и обращенное к долине. Оно указывало точку, где надо было приземляться.
Я задавался вопросом, почему эта выжженная желтая полоса с темными дубами, редко покрывавшими склоны с обеих сторон, сегодня кажется такой маленькой. Вчера она выглядела намного большей, когда я приземлился на ней на «шторьхе» и рулил по каменистой земле. Выбравшись из него, я должен был идти через высокую, по колено, траву
Я хотел выполнить хорошую посадку, чтобы придать группе, летевшей позади меня, уверенность. После этого я должен был быстро отрулить в сторону, чтобы освободить дорогу Бахманну и Хелбигу, которые находились не так далеко позади меня и уже выполняли вираж перед тем, как выровнять самолет на конечной стадии захода на посадку. Непосредственно перед тем, как я направил самолет вниз, из двери дома вышли люди в хаки, и, когда колеса шасси коснулись земли, я увидел вблизи сигнального полотнища солдат с пистолетами «Вери». Их работа состояла в том, чтобы немедленно выстрелить красные сигнальные ракеты, если при заходе на посадку что-нибудь пойдет не так, как полагается. Штраден выбрал опытных людей для этой задачи.
Катясь вверх по склону, самолет быстро остановился. И затем я понял, что взлетно-посадочная полоса слишком коротка для того, чтобы севший с перелетом пилот мог снова взлететь, в его распоряжении имелось не более доли секунды, чтобы принять решение сделать еще круг и выполнить вторую попытку. Мой механик сигналил мне из тени под деревьями. Я выключил двигатель, расстегнул привязные ремни и сел на край кабины. Оттуда у меня был хороший обзор происходящего на аэродроме, и я мог по радио передавать инструкции приземляющейся группе Фрейтага.
То, что мы делали с нашими «мессершмиттами» на этом крошечном клочке земли, который называли посадочной площадкой, граничило с высшим пилотажем. Двигатель работал на высоких оборотах, так как надо было поддерживать высокую скорость, чтобы управлять самолетом. Непосредственно перед сигнальным полотнищем рычаг сектора газа резко передвигался назад, и тяжелая машина в облаке пыли совершала посадку на каменистой, но далеко не гладкой земле. Это был рискованный маневр, к которому нас, однако, приучили годы наших блужданий. При этом единственное отличие для меня состояло в том, что я, как командир эскадрильи, еще мог ругать такой выбор или эту несчастную полоску земли, с которой, как ожидалось, нам предстояло действовать. Но теперь это был мой собственный выбор, а это совсем другое дело! Все, казалось, проходило нормально: каждый знал очередность посадки; интервалы между самолетами соответствовали обстановке, и молодые пилоты неоднократно предупреждались об опасностях посадки в таких обстоятельствах.
Один из последних после посадки немедленно снова взлетел, поскольку недооценил свою скорость. Совершенно правильно. Красные сигнальные ракеты медленно опустились на землю и погасли. Были обычные облака пыли, крещендо и диминуэндо [87] двигателей, рулящие самолеты, двигающиеся топливозаправщики, кричащие механики: калейдоскоп войны, вторгшийся в эту мирную долину с силой взрыва. Для нас же это было весьма банально, даже притом, что несоответствие посадочной полосы, – о чьем существовании здесь вряд ли кто-нибудь подумал, – заставляло волосы вставать дыбом.
87
Крещендо и диминуэндо – музыкальные термины, которые начали использовать в XVIII в. Первый обозначает постепенное усиление
Время от времени я командовал в микрофон, например: «2-я эскадрилья отрулить влево!», или «Разомкнуться больше!», или «Снова сомкнуться!». Приблизительно двадцать «мессершмиттов» приземлились благополучно. Только два продолжали кружиться над полем: в одном случае у пилота возникли проблемы с выпуском шасси, в другом один из новичков не смог сесть с первой попытки. Я снял шлем и нагнулся в кабину, чтобы выключить рацию, когда услышал взволнованные крики механиков:
– Слишком далеко влево… он заходит слишком круто!
Выпрямившись, я увидел «сто девятый», севший значительно в стороне от сигнального полотнища. На слишком большой скорости он какой-то отрезок склона одолел с поднятой хвостовой частью, а затем, из-за сильного давления на тормоза, затрясся и начал крениться.
В этот момент каждый затаил дыхание, ожидая развязки. Механики прекратили работу; пилоты в своих кабинах поворачивали головы, следя за движением самолета, который несся мимо них. Опытные ветераны знали о том, что должно случиться, но все же их лица были бесстрастны. Он врежется в деревья, подумал я. Возможно, закончит путь в дубовой роще или, может быть, пилот рискнет резко развернуть самолет и тогда сломаются стойки шасси.
Но прежде чем он достиг деревьев, хвост «мессершмитта» внезапно задрался вверх, и, после секундного балансирования на коке винта, самолет перевернулся. Все, что теперь можно было увидеть из высокого кустарника, так это колеса и тонкие стойки шасси, торчащие вверх.
Он, очевидно, натолкнулся на валун, но как это было возможно? Вчера я выполнил полную проверку поверхности, руля на «шторьхе» во всех направлениях…
Несколько автомобилей уже мчались к месту аварии, когда я соскочил на землю и вызвал транспорт. Уже на большом расстоянии я почувствовал сильный запах бензина. Группа летчиков собралась вокруг хвостовой части самолета, готовясь поднять ее совместными усилиями. Я слышал их крики:
– Осторожно, утечка топлива!
– Держите наготове огнетушители!
– Вместе – подъем!
Около меня внезапно появился Бахманн.
– Это, вероятно, один из новых офицеров, – сказал он. – Мой бог – вы слышите это? Генератор все еще работает. Это означает, что зажигание все еще включено.
Одна искра где-то в лабиринте электропроводки могла вызвать взрыв. Земля вокруг самолета уже пропиталась бензином. Один из механиков, вооруженный тяжелым инструментом, опустился на колени под крылом и яростными ударами выбил боковое стекло фонаря кабины. Другие летчики, покряхтывая, удерживали хвост на весу. Сначала из кабины появилась пара рук, а затем голова в летном шлеме; наконец, механик рывком вытащил и поволок по земле покрытого ссадинами пилота, в пропитанной бензином рубашке в лохмотьях. В этот момент зрители вздохнули с облегчением. Во время всей операции множество огнетушителей было нацелено на место аварии. Мы хорошо знали опасность происходящего и держались на почтительном расстоянии от луж бензина.
– Давайте его отсюда! – кричал кто-то.
Толкаемый вперед рукой своего спасителя, пилот поднялся на колени, ударившись головой о кромку крыла.
– Теперь огнетушители!
Можно было подумать, что струи пены зажгли пары бензина, поскольку внезапно перед нами с глухим «уф-ф» поднялась стена красного огня, высокая, словно дом. Спотыкаясь и падая, мы побежали, спасаясь от нее. Мы были вне опасной зоны, когда увидели бегущего человека, горевшего, словно факел. Это был пилот. Одолев несколько метров, он внезапно остановился и рухнул на землю. Пожарные помчались к нему на помощь и опустошили огнетушители на корчащегося человека. К тому моменту, когда я добрался до него, огонь был уже потушен.