Мессия очищает диск
Шрифт:
Совсем ненадолго.
Ровно на секунду, чтобы повнимательнее рассмотреть упавшего судью, скорчившегося подобно младенцу в утробе матери, и монастырского повара-урода, наклонившегося перерезать пуповину.
Пуповину, связывающую судью Бао с жизнью.
Но смертоносные руки монаха на полпути заплела паутина ало-золотистых рукавов, сухие пальцы сноровисто перебрали воздух, словно струны цитры; и с досадливым взвизгом – словно клинок скользнул по доспеху – повар Фэн отскочил назад.
За массивным телом
На колдовство времени не оставалось, да и не знал почтенный Лань – возможно ли колдовство в Лабиринте Манекенов? Не знал он этого, а проверять не хотел. Опаздывали небесные полководцы, бумажная гвардия оставалась невырезанной и бесполезной, тайные слова присохли к языку – а у ног грузно ворочался обеспамятевший друг. И если бы Безначальное Дао приказало Железной Шапке: «Уйди прочь!» – лишенный страстей даос лишь оскалился бы по-волчьи и не уступил дороги.
Вечерним листопадом плыли рукава, алые с золотом, грозно и трепетно колебля невидимые пряди… плыли, летели, кружились над хрипящим судьей.
На стороне Лань Даосина сейчас было тайное мастерство отшельников с гор Удан-пай и неожиданность вмешательства – но второе кончилось, а первое…
На самом краю пропасти успеть остановиться, лишь мельком заглянув в открывающуюся бездну, с облегчением перевести дух, вытереть со лба ледяной пот – и услышать за спиной грозную поступь начавшегося оползня!
Исполосованное страшными рубцами лицо внезапно взмыло в воздух, босая ступня на лету сшибла с замешкавшегося даоса его шапку, и та покатилась с глухим звяканьем, а вторая ступня подобно жалу шершня прорвала осеннюю паутину, разбрызгав в стороны лопнувшие нити, – и судья Бао успел застонать, прежде чем захлебнулся.
Потому что на судью рухнул бесчувственный даос.
Гнусавое хихиканье раздалось в попятившейся тьме; смеялись галереи, влажные стены, хохотала «купель мрака», отзывались деревянные манекены, усмешливо рыкнул тигр на левом предплечье Фэна, отшвыривая прочь кинувшегося было в свалку Маленького Архата… призрачное ликование охватило Лабиринт.
И с яростным весельем отозвалась змея, в жалящем броске распластавшись над баррикадой из тел судьи и даоса.
Они переплелись, покатились, разорвав смертельное объятие уже в основной галерее, почти сразу же вскочив на ноги, – и замерли друг против друга, Фэн и Змееныш Цай, повар и лазутчик, монах и… монах.
Не дожидаясь, пока урод повар разорвет его на части ста тридцатью возможными и тремя невозможными способами, Змееныш прыгнул вперед; и орел попытался впиться в горло, как учили лазутчика по дороге на Бэйцзин.
Ребро левой ладони сбило мелькнувший кулак повара в сторону – эхом отдалось в плече, чуть не вылетевшем из сустава от соприкосновения с плотью безумца! Но растопыренные когти правой уже почти вцепились в торчащий кадык, острый бугор на жилистой шее… Промах! Ногти Змееныша лишь слегка пробороздили кожу повара, ближе к выпирающей ключице, царапины мигом набухли кровью… И это означало, что второй попытки у лазутчика скорее всего не будет.
Не такое здесь место, не для того строился Лабиринт Манекенов, чтобы давать неудачникам вторые попытки…
Что же ты медлишь, безумец Кармы?!
Фэн не спешил нападать.
Он стоял, задумчиво скребя пальцем рубцы щеки, потом наклонился и поднял валявшийся неподалеку диск.
Рукавом стер один иероглиф.
Писать ничего не стал.
– Не так, – наставительно сообщил повар, зажимая диск под мышкой. – Не так…
И, не выпуская диска, повторил движение Змееныша.
Повторил со сноровкой подлинного мастера, завершив смертоносный захват орлиных когтей в воздухе, и, казалось, темнота вскрикнула от боли.
– Нет, не так, – еще раз повторил повар то ли себе, то ли лазутчику.
Деревянные манекены захлебнулись восторгом, когда орел снова впился в горло.
Повар покосился на Змееныша – смотрит ли? внимает ли? – и продолжил демонстрацию.
Словно забыв, где он и кто перед ним.
И спустя мгновение когти щелкнули у самого лица лазутчика жизни.
– Не так…
Орел помедлил, глухо захрипел и стал расправлять крылья.
Говорят, перед смертью человек видит всю свою жизнь; всю, без остатка.
Возможно.
Змееныш ничего не видел. То ли жизнь у него оказалась не такой, чтоб просматривать ее в последний момент, то ли еще что… но причина странного поведения повара стала внезапно ясна для лазутчика.
Карма в лице государя не различала отдельных людей и требовала уничтожения всех монахов обители. Карма в лице монастырского повара твердо знала: монастырь Шаолинь есть благо Поднебесной! Вся братия без исключения! А Змееныш принял монашество в обители близ горы Сун так же, как и все, честным путем – правда, с не совсем честными намерениями! – и для безумца повара лазутчик жизни был в первую очередь шаолиньским монахом.
Тем, кого надо учить, а не убивать.
Именно поэтому, повинуясь приказам учуявшего опасность безумца, Змееныша по дороге на Бэйцзин в первую очередь пытались остановить! Остановить, сломать ноги, вывести из строя…
Но почему Фэн только что пытался нанести смертельный удар Маленькому Архату?! – увы, Цаю не хватило времени вскрыть и этот нарыв.
Да и не смог бы понять многоопытный лазутчик, что малыш-инок для безумного повара являлся двумя людьми, и если одного из них надо было учить и оберегать, то второй заслуживал немедленной смерти!