Мессия очищает диск
Шрифт:
Так и ушел в Нирвану, радуясь.
Эпилог
Человеческие души равной мерою не мерьте…
Шота Руставели
В первый год правления государя Чэн Хуа под девизом Эра Завершенного Преобразования, спустя ровно сорок лет после описываемых событий, судья Бао без страха поймет, что срок его земной жизни подошел к концу.
И то сказать – зажился, пора и честь знать…
В последнее время выездного следователя (впрочем, давно уже вышедшего в отставку) допекали невыносимые боли
Первый Сын Вэнь – давным-давно уже чиновник четвертого ранга Бао Вэнь, занимавший должность провинциального администратора-сюаньилана – отлично знал: в такие часы отца лучше не беспокоить! И отсылал шумную гурьбу внуков, внучек и внучатых племянников играть где-нибудь в другом месте.
Именно Вэнь и обнаружит пасмурным осенним вечером, еле слышно взойдя на веранду, что отец уже покинул мир Желтой пыли, успев окоченеть; а на губах судьи Бао, теперь уже покойного судьи Бао, играет легкая улыбка.
И плач со стенаниями поселятся в доме.
Церемонию погребения Бао Драконовой Печати запомнит весь Нинго. Будет сожжено великое множество жертвенных денег, роздано без числа связок медяков, в управе объявят трехдневный траур, сам начальник уезда почтит своим присутствием поминальный ужин, кипарисовая дщица с перечнем заслуг и титулов достойного сянъигуна воспарит над надгробием в Зале Предков, где еще с утра внесут изменения в центральную надпись.
«Усыпальница предков чиновника четвертого ранга Бао Вэня» – вот что напишут там.
А когда весь Нинго уже будет мирно спать, на семейном кладбище, прямо на белом кирпиче стены Залы Предков, проявится рисунок: ханчжоусские ивы, обильно цветущие не по сезону, ряд внешних укреплений неподалеку от горбатых деревьев, ущербная луна над вершинами Суншаня…
Прямо из рисунка неторопливо выйдут четверо: три буддийских хэшана в одинаковых шафрановых кашьях и один даос в драном халате.
Похожую на рыбий хвост железную шапку даос будет держать в руках, и свет луны отразится в обширной лысине пришельца.
Один из монахов, престарелый праведник, приближающийся к вековому рубежу, сядет на принесенную с собой крохотную скамеечку, да так и просидит все время, пока двое его собратьев примутся готовить тризну, возжигая свечи и развешивая на подставках ритуальные гонги и колокольчики. Угольно-черные глаза старца, подобные двум озерцам среди россыпи скал, будут неотрывно следить за спутниками, и при первом звяканье колокольчика в них промелькнет странный янтарный отблеск – непрошеная слеза? Лунный блик? Кто знает?!
Только дернется невольно правая рука, обнажившись, и оскалится вытатуированный на ней тигр.
Наконец все закончится, даос взмахнет рукавом перед тем, как пригласить всех войти обратно в стену, и никто в спящем городе так и не узнает, что нынешней ночью в Нинго побывал сам патриарх Шаолиня Чэнь Цигуань, которого оба сопровождавших монаха – клейменый старец и его почти что ровесник, чье лицо было совершенно невозможно запомнить, – называли почему-то Маленьким Архатом.
– На седьмую седьмицу я навещу его, – непонятно скажет даос, до половины погрузившись в белый кирпич. – Что-нибудь передать?
– А почему не раньше? – спросит Маленький Архат. – Почему не завтра?
– Ты прямо как Янь-ван! – возмутится даос. – Этому тоже неймется – почему не завтра, почему не послезавтра… Я, между прочим, и Князю Темного Приказа заявил, и тебе повторю: дайте человеку отдохнуть! Не успел помереть, уже торопят…
Никто не станет спорить с желчным даосом – не так давно Лань Даосин выплавил-таки киноварную пилюлю бессмертия, проглотил ее и с тех пор весь остаток вечности будет страдать расстройством желудка.
Что характера не улучшает.
Луна плеснет горсть лучей на гладкую белую стену Залы Предков, ничего не обнаружит, удивится и спрячется за облако.
До того суматошного дня, когда Шаолиньский монастырь снова погрузится в пучины политики и радения о благе государства, когда один из претендентов на патриаршество опрометчиво уедет в столицу и займет там видный военный пост, предложенный ему Сыном Неба Ван Ли, а второй станет патриархом обители и примется усердно поставлять Поднебесной бритоголовых сановников, – до этого дня останется ровно сто десять лет.
История смешлива, как начинающая потаскушка, – спустя три века после того, как диск преподобного Фэна дал трещину, маньчжурский император Канси повторит во всеуслышание:
– Шаолинь должен быть разрушен!
И через месяц погибнет при удивительных обстоятельствах, так и не успев двинуть войска на обитель.
Зато преемник безвременно почившего государя упрямо прикажет сровнять мятежный монастырь с землей. Первая карательная экспедиция завершится сокрушительным провалом, но во второй раз монах-изменник проведет правительственный отряд через укрепления, а в последний момент отчего-то кинется в схватку с самими маньчжурами и погибнет вместе со ста двадцатью восемью монахами-воителями.
В трактате «Десять тысяч драгоценностей» упомянут мельком, что изменника-безумца звали Фэном, и уродство его облика отвращало от себя взгляды людей. А демоны Темного Приказа будут шептаться украдкой, что в день резни во дворе прославленной обители без видимой причины вспыхнул и сгорел дотла свиток – да-да, тот самый свиток, только давайте вполголоса!.. Впрочем, князь Яньло не станет наказывать оплошавшего булана; лишь постоит молча, дунет – и пепел запорошит Владыке глаза.
Спастись удастся лишь пятерым клейменым сэн-бинам; а спустя еще двести лет двое не поладивших меж собой местных генералов подожгут обитель, и она будет гореть сорок дней.