Месть Анахиты
Шрифт:
— Для представительности. Чтобы произвести благоприятное впечатление. Послы как-никак. Их дело — говорить.
Военный трибун Петроний не сводил с послов изумленных глаз. Вот, значит, каковы они, хваленые эти парфяне! И римскому войску придется сражаться с такими женоподобными людьми? Не стоит вынимать мечей, достаточно бичей…
— Чего они хотят? — угрюмо спросил «император».
— Их бы следовало, по местным обычаям, сперва накормить и напоить и уж затем расспрашивать, — осторожно заметил Кассий.
— К дьяволу! — вспылил
Едиот что-то сказал. Выступил старший посол, самый красивый и важный.
— Вагиз мое имя.
Он улыбнулся Крассу и преподнес ему легкую кипу драгоценных смушек — черных, белых, золотистых, голубых.
«Все ахнут, когда я появлюсь на Форуме в таких диковинных мехах», — подумал Красс.
И голос у посла — теплый и мягкий, как нежный барашковый мех.
— Мой «фрамагар» — повелитель Хуруд Второй Аршакид желает знать: почему у самых границ его великой державы скопилось так много римских легионов? И почему Марк Лициний Красс на восточной стороне Евфрата захватил города, принадлежащие Хуруду?
В синем весеннем небе медленно плыли белые облака, оно то хмурилось, то светлело. И лица людей на земле то хмурились, то светлели. Но голос Вагиза и смысл его слов оставались одинаково ясными:
— Не означает ли это войну? Если да, то в чем ее причина? И по чьей воле она затевается: по решению римского народа или Красс поднимает оружие на парфян ради собственной выгоды?
«Народ? — усмехнулся Красс. — Что за глупое слово! В Риме тоже на каждом шагу слышишь: "народ, народ"… — Со злобой он вспомнил Атея. — Народ — это навоз для полей Истории! Их высший пахарь — я».
— Ведь если войско, — продолжал степенный Вагиз, — послано римским народом, то проконсул должен понять, что война будет жестокой и непримиримой.
«Проконсул? Болван. Не мог, хотя бы из посольской учтивости, назвать новым титулом. Варвар — что с него возьмешь?..»
— …Если же проконсул, как слышно, — глаза Ва- гиза смеялись, — предпринимает ее по одному своему усмотрению, то благородный царь Хуруд, снисходя к преклонному возрасту Красса, отпускает его с миром домой вместе с теми солдатами, которые там, за Евфратом, находятся скорее под стражей, чем на сторожевой службе…
— Наша цель — мир, — резко сказал «император». — Но он невозможен, пока есть Парфия.
— Это почему же?
— Потому что она… есть. Она вытесняет Рим из областей, которые необходимы для его процветания.
— Но мы тоже можем сказать, что Рим мешает нашему процветанию и потому подлежит уничтожению. Однако не говорим.
Раздался немыслимо дикий рев. Никакой хищный зверь не испускает таких жутких, безумных, утробно стонущих, хриплых, остро визгливых и обреченно тяжелых звуков.
Разве что человек. И то лишь в состоянии буйного помешательства или в кошмарном сне.
Мимо палатки, яростно вскинув голову и роняя с отвислых губ крупные клочья пены, промчался огромный верблюд-самец. Стройные и нежные молодые верблюдицы в посольском караване, остановившемся поодаль, беспокойно заметались. Весна. В эту пору верблюд страшен. Самый опытный вожак не решается к нему подойти, — он может искусать, затоптать…
Все молчат. Все с нетерпением ждут, что скажет Красс. Ибо от того, что он скажет, зависит, быть может, судьба всего Востока.
Но Красс не думает о ней: он давно решил для себя судьбу Востока. Он думает о том, как достойно ответить послу, — так ответить, чтобы о его словах вспоминали и через тысячу лет…
И Красс нашелся.
— На все твои дерзкие вопросы, варвар, — произнес высокомерно Красс, — я отвечу… в Селевкии.
Верблюд схватил длинными желтыми зубами юную верблюдицу за холку. Она, как водится в любовных играх, лягнула его и, призывно оглядываясь, трусцой побежала в степь…
Посол засмеялся издевательски и вместе с тем — с полынной горечью и протянул «императору» голую, узкую и смуглую ладонь:
— Скорее тут вырастут волосы, Красс, чем ты увидишь Селевкию…
— Какой ответ! Ах, какой ответ! — Петроний даже прослезился от умиления. — Я запишу. Он достоин самого Александра…
Военный трибун, как давеча — бешеный верблюд, носился с пеной на губах по лагерю и каждому встречному, даже простому солдату, рассказывал, как находчиво и остроумно Красс сразил тремя словами наповал дерзкого парфянского посла: «Отвечу в Селевкии…»
О последовавших затем словах Вагиза не упоминалось.
«Нужно сделать его легатом, — думал довольный Красс. — Но чуть позже. Успеется».
Ему не терпелось стянуть легионы к Зевгме, к месту, удобному для переправы.
…Ночью Петроний с какими-то стариками в остроконечных колпаках долго глазел на ясное звездное небо. И что ему там понадобилось? До сих пор его взор был прикован к земле.
Утром он явился возбужденный.
— Я держал ночью совет с персидскими звездочетами — ахтармаранами их зовут. Они определили — планета Марс благосклонна к тебе. И внушили мне боги мысль: нельзя ли переименовать планету Марс в планету Красс? По созвучию подходит. Марс — Красс. К тому же ты родом из древнего римского племени марсов, не так ли? Их святилище стояло когда-то на Палатине. И разве сам ты не бог войны? Все сходится наилучшим образом…
— После, после. — Отвислые губы Красса расплылись в сладостной улыбке. — Когда я вернусь из похода. Нужно такую честь заслужить, — проявил он скромность.
«Я назначу его легатом», — решил окончательно Красс.
Но Петроний никогда не станет легатом. И за планетой Марс останется ее старое название. Юная и хитрая верблюдица-судьба, уведя в каменистую степь, обманет старого верблюда…
В благодатном Мехридаткерте встают еще раньше, чем в Риме.