Месть Анахиты
Шрифт:
— Натан его имя.
Натан серьезен, тих и внимателен, сама исполнительность.
Они, помолившись, приступили к работе. Ни одного браслета, камня, кольца или кубка, ни одной монеты, диадемы, подвески, бляхи, серьги, перламутровой бусины, вазы не пропускал Красс мимо внимания. Своими руками ощупывал каждую вещь. Все до последней дешевой стекляшки бралось на учет; уже в первый день они насчитали добра на несколько десятков тысяч драхм.
— Тут его на миллион! — восхищался Едиот.
У него дрожали руки. Впрочем, как и у
— Не отдашь его мне? — шепнул завистливо Красс Едиоту. — От Эксатра, я вижу, больше не будет пользы. Проклятый Лукулл! Подсунул мне чудо…
— Что ты? Племянник. Учится у меня торговому делу. А вообще-то, — совсем понизил он голос, — сколько дашь?
— После, после…
К вечеру они измотались. Красс велел принести поесть. Он брезгливо следил за тем, как ест Едиот. Грязный, вонючий, во всем неопрятный, он и ел неопрятно: разодрал руками соленую рыбу и, не утруждая себя ее очищением, чавкая, грыз ее, как зверь.
Только деньги он считал красиво: его большие грубые лапы от прикосновения к золоту приобретали музыкальную чуткость и нежность…
Когда старики задремали, Натан взял плоский хлеб, кувшин с вином, разбавленным водой, и вынес Эксатру.
— Я потрясен твоей добротой! — воскликнул Эксатр ядовито. К хлебу не притронулся. — Прямо хочется плакать, да выжег мне слезу Красс. Не боишься: Яхве накажет за то, что ты бросил хлеб псу- чужеземцу, рабу?
— Мы все тут рабы, — тихо сказал Натан.
— А, — Эксатр пригляделся к нему, — похоже, ты не совсем глуп. — Он отломил от хлеба кусок, сунул в рот. — Слышал, грамотей, о Вавилонском плене?
Натан, присев, задумчиво чертил осколочком известняка на каменной плите понятные лишь ему одному письмена.
— «И выселил весь Иерусалим, — вздохнул Натан, — и всех князей, всех художников и строителей… всех храбрых, ходящих на войну, увел Навуходоносор на поселение в Вавилон», — припомнил он строки из Писания.
Его большие черные глаза смотрели печально, как будто то, о чем он говорил, случилось вчера, а не пятьсот тридцать с чем-то лет назад.
— Тогда ты должен знать, кто освободил ваших предков из Вавилонского плена и вернул их домой. — Эксатр выпил вина.
— Персы. Царь Кир.
— То-то же! А парфяне — наследники персов.
— Ты перс, парфянин?
— И то, и другое. И еще кое-что. Мы все на Востоке соседи: живем под солнцем одним, одним воздухом дышим, едим один хлеб. Должны держаться друг за друга. А вы с хозяином преданно служите Крассу — чужаку, заклятому врагу парфян. И не только парфян. Он ненавидит весь мир. Даже свой Рим. Погодите, он доберется и до вашего храма Яхве.
— Посмотрим, — тихо сказал Натан. Он занес ладонь над начертанными закорючками, чтобы стереть их. Но, передумав, оставил на камне храма богини Деркето. — Не встречал ты в Риме, — спросил Натан через силу, — девушку по имени Рахиль?
— Встречал, — отшатнулся Эксатр. — Она на кухне у Красса.
Молодой еврей низко-низко понурил голову. Эксатр понял:
— Любовь?
Натан кивнул, не поднимая головы. На письмена крупной дождевой каплей упала слеза.
…В горах выпал снег, ледяной северный ветер засвистел в голой пустыне. Телохранители Красса, раздобыв в храме жаровни, всю ночь грелись возле них. Мордухай всю ночь сидел возле Эксатра, сторожа его. С вечера, намотав цепь на огромный кулак, сводил взбунтовавшегося раба по нужде, как собаку, и вновь прикрутил к тонкой колонне.
— Идиот! — ругался Эксатр. — Притащил бы жаровню и грелся, и мне перепало бы хоть немного тепла.
Мордухай не отвечал. Прислонившись к столбу, он думал о чем-то своем. Какие-то видения посещали и его дремучий мозг.
Ночь. Ах, ночь! Чего не творится ночью…
— Мэ-э, — услышал утром Красс. Охранники-ликторы спали. Спал Едиот. Спал Натан.
Мордухай, с кляпом во рту, с железным ошейником, врезавшимся в жирную белую шею, мычал, привязанный к белой колонне:
— Мэ-э… — Он в страхе глядел в глаза господину.
— Где Эксатр? — взревел «император».
От крика все проснулись.
— Гы-ы…
На лбу Мордухая виднелась кровавая надпись: «Верни разум Крассу».
У него вынули кляп изо рта.
— Хэ-хэ. — Он показал через плечо на руки, заломленные за спину: они распухли от зеленого шнура, стянувшего ему запястья. — Это… Вельзевул, — произнес Мордухай наконец-то два вразумительных слова.
Как бревно, догоревшее до конца, он блеснул последней вспышкой разума — и угас. В глазах у него застыло выражение, какого не бывало раньше никогда: беззвучный вопль ужаса.
Если и есть тут идиот, то это вовсе не Едиот.
Ни на что не пригоден больше. Придется отправить на рудник. Но… с такой надписью?
Нет. Проклятый Эксатр! Что он этим хотел сказать? Красс недоуменно поджал отвислые губы. Непонятно. Неостроумно.
— Отравить.
А жаль. Красс видел в Мордухае некую связующую нить, вернее, канат от домоправителя Леона к Едиоту. Канат оборвался. Но его продолжение уже проступало за спиной Едиота в образе тихого Натана.
И Красс окончательно решил его купить. За любую цену.
Как будто на свете мало других разных нитей и они не могут связаться в неожиданные узлы.
Все ходы-выходы перекрыты. Что же произошло здесь ночью? Этак могут и Красса утром найти с кляпом во рту. Или без головы на плечах…
— Я вас определю всех в обоз! — накинулся Красс на сытых телохранителей.
Кассий велел привести собак, обученных выслеживать беглых рабов. Обнюхав базу колонны, под которой все и случилось ночью, псы, яростно визжа, стали нелепо бросаться на стены и плиты двора.