Месть княгини Софьи
Шрифт:
Спустя полтора часа двое запарившихся всадников, вырвавшись из тесной лесной дороги на небольшую поляну, осадили покрытых розовой пеной скакунов перед небольшим отрядом явно знатных людей, богато наряженных кто в алые плащи, крытые добротным индийским сукном, кто в тяжелые шубы, украшенные жемчугом и самоцветами, кто в войлочные подшлемники, а кто в собольи и бобровые шапки. Весь отряд сверкал дорогими перстнями на пальцах, ожерельями и цепями на шеях, и сидели все путники верхом на драгоценных туркестанских лошадях, каждая ценою в целый табун обычных скакунов…
Не иначе – князья родовитые али самые достойные бояре!
Сбив шапки перед князьями, оба всадника
– Московская дружина впереди!
А затем уже по очереди добавили, снова кланяясь знатным людям:
– Княже… Княже…
– Москва? Откуда?! – переглянулись князья.
– Мы дозор ихний на переходе сбили! – спешно отчитался один из гонцов. – Стрелами посекли!
– Зачем же посекли?! – повысив голос, привстал на стременах широкоплечий всадник с накинутой на плечи вместо плаща лисьей шубой. – Живые они надобны! Мертвых не допросишь!
– Не совсем мертвые, Василий Юрьевич! – поспешил уверить второй дозорный. – Половина токмо преставились. Трое еще дышат. Они о вороге и поведали.
– Мы так помыслили, – добавил его спутник, – известие сие зело важное, поспешили доставить. Раненых с разъездом оставили. Они бы скачки не перенесли.
– Надобно было хоть пару ворогов живыми вязать! – продолжил отчитывать ратников воевода. – Зачем валили всех подряд?!
– Так это, княже… – с тревогой переглянулись гонцы. – Видим, едут мужи оружные, гомонят на весь лес… Татары отродясь так себя не вели! Да и служивые не должны. Время для походов ратных ныне неуместное, распутица на носу. Мы так помыслили: ушкуйники сие али тати лесные, душегубы-разбойники. Чего их жалеть-то, дрянь поганую? Вот из-за кустов луками и посекли…
– Неуместное, неуместное… А сами мы кто?! – грозно рявкнул старший сын звенигородского князя. – В нежданное время по ворогу ударить – самое милое дело! Когда не ждут, не готовы, расслабились…
Дозорные испуганно переглянулись и снова попытались оправдаться:
– Вестимо, бояре московские тоже… Не ждали…
– Но вы-то, вы должны были…
– Обожди, брат! – Выехал вперед всадник безусый, но уже плечистый, в синем суконном плаще с рысьим подбоем и лисьим воротом, сколотым на плече фибулой, сверкающей агатами и яхонтами. Пояс юноши отливал золотом накладок, а ножны белели резной слоновой костью. Сразу видно – воин знатнейший из знатных. Тонкие черты лица, острый нос, голубые глаза. И раз уж он назвал звенигородского княжича братом, несложно было догадаться, что в разговор вмешался средний сын лучшего воеводы ойкумены Дмитрий Юрьевич.
– Чего тебе, Димка? – оглянулся на него Василий Юрьевич, но средний из сыновей звенигородского князя обратился не к нему, а к дозорным:
– Сколько дружинников под московским стягом? Кто ведет, как далеко?
– Бают, тысяч семь собралось, – облизнулся один из дозорных. – Хотя, может статься, и привирают для страху. А разъезд, знамо, впереди полков на день пути… Князь Василий Серпуховской у них за воеводу.
– Князь Серпуховской… – задумался старший из княжичей и мотнул головой: – Нет, не помню такового. А ты?
– Нет. – Дмитрий Юрьевич оглянулся на третьего всадника в дорогих одеяниях, совсем еще мальчишку лет шестнадцати на вид. – А ты, братишка?
– Нет… – пожал плечами младший из княжичей и тронул пятками скакуна, продвигаясь вперед на несколько шагов.
Он тоже был голубоглазым, крепким, с развернутыми плечами и тонкими чертами лица. Любому понятно – одна кровь.
– Коли в переходе идут, то ночевать, вестимо, на Коровьем Языке собрались, на водопое у излучины Куси, – пригладил свою небольшую, пушистую и совсем еще мяконькую юношескую бородку Василий Юрьевич и словно бы оценивающе потер волоски между пальцами руки. Затем резко поднял взгляд на гонцов: – Вы разъезд весь положили, никто не ушел?
– Никто, – поспешно замотали головами воины.
– Выходит, московские воеводы о нас пока ничего не зна-ают… – сделал вывод старший из княжичей.
– Коли дозор к вечеру к своим не вернется, московские воеводы о нашей близости догадаются, – предупредил средний княжич.
– Встревожатся! – вскинув палец, поправил его Василий. – Не догадаются, но встревожатся. Но это тоже плохо. И, стало быть, до вечера надобно успеть…
– Чего успеть? – громко поинтересовался младший из братьев, однако Василий его не расслышал. Он расстегнул поясную сумку, достал весьма увесистый кошель и бросил дозорным:
– Молодцы! – После чего он повернулся к свите и быстро, четко начал отдавать приказы: – Заводных коней к полкам! Надеть броню! Обоз бросить с возничими, охрану – в строй. Мне нужны все ратники до последнего! Без телег мы втрое быстрее пойдем, успеем к Языку вовремя.
– Но их же семь тысяч, брат! – не выдержал младший из княжичей. – А нас хорошо, коли пятнадцать сотен!
– Зато мы о них знаем, а они о нас – нет, – через плечо ответил старший из Юрьевичей. – Вот когда к вечеру дозоры не вернутся, москвичи наверняка насторожатся, изготовятся к схватке, и вот тогда точно случится беда. Посему выбор у нас простой… – Василий потянул повод, заставив тонконогого скакуна повернуться к собеседнику. – Али бежать, ако зайцы трусливые при виде тетеревятника, али самим кречетами стремительно напасть, покуда не ждут. Ты хочешь прослыть трусом, братишка?
Юный Дмитрий Юрьевич медленно покачал головой.
– Тогда, выходит, выбора и вовсе не осталось, – пожал плечами галичский княжич. – Вели холопам скакать за твоей броней! Всего полдня осталось, а нам надобно успеть и снарядиться, и еще пятнадцать верст промчаться до первых сумерек!
На Коровий Язык московские полки начали выходить задолго до вечера – медленно, лениво, словно бы устало. Воины выезжали по четверо в ряд, ибо на узком тракте больше всадников стремя к стремени не помещалось, – и растекались в стороны по обширному наволоку [3] примерно четырехсот саженей [4] в ширину и не меньше версты длиной.
3
Наволок – затопляемые весенним половодьем земли. По причине длительной заболоченности эти луга непригодны для земледелия и не зарастают лесом, но зато считаются отличными пастбищами и сенокосами. Со второй половины лета, разумеется.
4
Сажень (народная, по умолчанию) – это рост человека. Хотя различных вариантов меры с таким названием историки насчитывают многие десятки.
С одной стороны этот громадный луг омывала мелководная речушка Кусь, с другой огибал плотный зеленый ольховник, слабо шелестящий листвой и громко чирикающий голосами тысяч невидимых птиц. Появление из леса все новых и новых сотен людей осенних птах отчего-то ничуть не беспокоило. Вестимо – пернатые малыши слишком ценили последние теплые дни перед совсем уже близкими неизбежными морозами.
Между тем вооруженные саблями и топориками путники спешивались, расседлывали скакунов и начинали заниматься хозяйственными делами. Кто-то вел лошадей к водопою, кто-то отправлялся в лес за дровами, кто-то раскладывал потники, стеганые халаты и седла, готовя стоянку. Судя по простеньким поясам и одеждам, потертым ножнам и явно старому оружию, все эти мужчины были самыми худородными из бояр да обычными холопами.