Шрифт:
Англия
Апрель, 1803
1.
На кухне старинного английского замка царила тишина. Слуги после ужина ушли к себе, и Жаклин сидела одна в темноте, наблюдая, как на стенах играют отблески огня из печи. Она отдыхала, ее маленькие сильные руки
Самым удивительным слугам казалось то, что у мадемуазель Жаклин нет фамилии. Они называли ее Мамзель, а свое мнение о ней держали при себе, потому что побаивались. И это при том, что Мамзель было не больше тридцати, а выглядела она и того моложе: по-девичьи стройная, с огромными глазами, тяжелым узлом каштановых волос на затылке и точеными чертами лица, о котором — обладай им другая женщина — сказали бы, что это лицо эльфа.
Но никому бы и в голову не пришло назвать эльфом Мамзель. Лицо ее редко оживлялось улыбкой, а темно-карие глаза таили в своей глубине печаль. Было видно, что эта женщина пережила тяжелые испытания, а совсем небольшой запас любви и тепла, который еще хранила ее душа, она растрачивала на маленького черного щеночка, сладко спящего сейчас у нее в ногах.
Жаклин отдавала себе отчет в том, что о ней думают слуги, но это ее не слишком заботило. Слуги лживы и подобострастны, они завидуют ей, но в общем-то не способны причинить особого зла, а большего ей не надо. Целый год она жила спокойно — Англия дала ей приют, а кухня Эйнслей-Холла стала маленьким королевством, в котором все шло по заведенному порядку: соусы никогда не свертывались, мясо не подгорало, но главное, людей здесь не мучили и не убивали…
Жаклин встряхнула головой, вслушиваясь в окружающую ее тишину. Только бы судьба не сделала опять крутого поворота! Она ведь заслужила, отвоевала у жизни этот мир и покой. И все же вот уже несколько лет она просила у бога лишь одного. Не счастья, не любви, не дружбы и мира. Она просила возмездия. И разве она могла сейчас на что-то жаловаться, если провидение наконец-то откликнулось на ее мольбу?
В замке был огромный бальный зал, шесть гостиных, четыре обеденных зала, три кабинета, двенадцать туалетных, кухня, двадцать восемь спален. И в одной из них сейчас спал человек, которого она поклялась убить.
Было бы достаточно просто узнать, где он находится, и вонзить в него нож, которым она пользуется для разделки мяса. Жаклин могла, если нужно, рубить говядину, могла освежевать барана, и она пыталась уверить себя, что проделать то же с живым человеком будет ненамного труднее. Всего лишь ударить ножом по его шейным позвонкам — и цель ее жизни достигнута!
Узнать, какую именно спальню занимает гость, не составило бы труда. Проникнуть в комнату тоже было делом несложным, хотя рассчитывать на помощь слуг не приходилось: она никогда не сплетничала с ними, не садилась играть вместе в карты, не флиртовала, не обсуждала хозяев. Но Жаклин не сомневалась, что прекрасно справится сама. Существовала только одна настоящая опасность: даже после всех прошедших лет он может узнать ее.
Ну, это, правда, маловероятно. Без сомнения, память о ней запрятана у него где-то очень глубоко, если он ее вообще помнит. Ведь порушенные жизни мало что значат для таких, как он. А она наверняка лишь одна из многих в длинном списке его жертв.
Эллен, конечно, придет в ужас, узнав, что ее кузен зарезан в постели, а ее личный повар задержан по подозрению в убийстве. «Нет, вряд ли я способна на кровавое убийство, — с сомнением покачала головой Жаклин. — Надо придумать какой-нибудь иной способ. Знать бы только, как долго он здесь пробудет, чтобы как следует подготовиться. Не следует поступать опрометчиво».
Леди Эллен уехала из замка в тот же день, как только ее кузен тут объявился. Слава богу, что англичане так носятся со всеми этими условностями. Согласно им она не могла — даже под патронажем своей глуховатой компаньонки мисс Биннерстон — оставаться в огромном замке во время пребывания в нем неженатого мужчины, хотя он и ее троюродный брат. Тем более мужчины с такой скандальной репутацией, как у Николаса Блэкторна.
Леди Эллен собиралась поспешно и была явно в дурном расположении духа. Жаклин была готова сопровождать ее — пока не услышала его имя.
— Черт бы побрал этого кузена! — кипела от возмущения Эллен. Она любила употреблять крепкие выражения, но в ее нежных устах они теряли свою силу. Леди Эллен как-то даже попросила Жаклин научить ее французским ругательствам, но та наотрез отказалась.
— В чем же дело? — спокойно спросила Жаклин, не подозревая, что ее иллюзия безопасности вот-вот рассеется. — Если ты не хочешь видеть его в замке, скажи, чтобы он не приезжал.
— Поздно, он уже здесь. Да и вообще, у незамужней женщины в подобных вопросах нет права на собственное мнение. Я ведь только живу в Эйнслей-Холле, а принадлежит он моему брату Кармайклу — до тех пор, пока я не выйду замуж. Если же я останусь в девицах, он перейдет к его потомкам. Ну а если я все-таки выйду замуж, замком будет владеть мой муж. Мне еще повезло, что я могу здесь жить с Бинни. Но в качестве платы за всю эту роскошь вокруг я должна терпеть появление здесь какого-то мерзавца-родственника. Уж лучше я уеду отсюда.
— Ну, вряд ли ты охотно это сделаешь, — заметила Жаклин.
— Конечно, — призналась Эллен. — Но пусть это был бы кто угодно, только не Николас Блэкторн! Паршивая овца в нашей семье. Готов скомпрометировать любую женщину — от шести до шестидесяти, — если она просто окажется с ним рядом! Развратник, циничный негодяй, и, подумать только, он выставляет меня из моего… Что с тобой, Жаклин? — спросила она обеспокоенно, бросив взгляд на побледневшую подругу.
Жаклин тяжело опустилась на стул.
— Все в порядке, — ответила она. — Ты никогда раньше не говорила мне о своем родственнике. Расскажи мне о нем.
— О господи! О нем идет такая жуткая молва, я и половины всего не знаю. Он последний в роду этих сумасшедших Блэкторнов и, насколько мне известно, порядочный мерзавец. Хладнокровный, самовлюбленный, испорченный. Меньше всего я бы хотела, чтобы он был моей родней.
Жаклин справилась с собой настолько, что могла продолжать беседу.
— Потому что он так тебя стесняет?