Месть Шарпа
Шрифт:
— Поразительно, я вдруг понял, что мне такая жизнь по душе. Возможно, когда всё уладится, я до конца дней своих уйду странствовать в ночи.
— А я вернусь домой.
Капитан хмыкнул:
— Чу! Слышу звон цепей Гименея! [15]
— Я беспокоюсь за Джейн, только и всего.
От самого Бордо Шарпа не покидала тревога за жену. Зная отношение Фредериксона к священному институту брака, он свои чувства держал при себе. Но прорвало небеса, прорвало и Шарпа:
15
Гименей — в греческой мифологии бог брака. В переносном смысле «узы Гименея» — брачный союз. Прим. пер.
— Она, наверное, с ума сходит от страха и неизвестности.
— Она — жена военного. Коль не была готова к частым разлукам и долгому отсутствию вестей, зачем замуж шла? Кстати, д’Алембор наведается к ней со дня на день.
— Да, правда.
— Деньги у неё есть. — чёрство продолжал капитан, — Чего зря дёргаться? Изменить вы ничего не измените. К тому же, как пить дать, вы волнуетесь о ней больше, чем она о вас!
Фредериксон был прав лишь отчасти, но спорить Шарпу не хотелось, поэтому он неопределённо хмыкнул. Капитан проницательно прищурился:
— Уж не думаете ли вы, что она от вас устала?
— Господи, нет! — с жаром возразил Шарп.
Подобные мысли посещали Шарпа часто, только он скорее умер бы, нежели признался в том Фредериксону.
— Вигрэму известна снятая ею со счёта сумма. То есть дома под меня копают. Боюсь, как бы они не конфисковали деньги.
— Не сирота же она? Родные, друзья не дадут с голоду пропасть.
— В том-то и дело, что сирота. А друзьями она обзавестись не успела.
Шарп забрал Джейн из дома её дяди, который любовь к племяннице выражал, регулярно избивая её тростью. Ей не на кого было надеяться. Шарп вдруг подосадовал, что не рискнул воспользоваться дилижансом. Друзья уже отыскали бы Лассана и, возможно, плыли в Англию, а не теряли время, пересиживая ливень в развалинах амбара.
— Может, она думает, что меня и в живых нет.
— Вольно же вам забивать голову ерундой! — рассердился Фредериксон, — Читать Джейн умеет, а списки убитых и раненых публикуются в газетах! Письма ваши она получила. Д’Алембор её разыщет, если уже не разыскал. Неужели вы полагаете, что он бросит её в беде? Не раскисайте, Ричард!
Молния ударила в рощу на вершине соседнего холма. Одно из деревьев вспыхнуло. Пламя, впрочем, быстро погасили струи дождя. Фредериксон затянулся сигарой и примирительно сказал:
— Любовь. Порой она толкает людей на необъяснимые никакой логикой поступки.
— Что вы имеете в виду?
— Последний раз, когда я был в Лондоне, любовался за шесть пенсов на женщину-свинью. Да вы, наверно, слышали о ней? Её тогда возили по всей Англии, и везде она производила фурор. Болтали, что антрепренёр собирается показывать её в Германии и России. Верите, я не пожалел ни о едином пенни из потраченных. Тело человеческое, а лицо — натуральное свиное рыло, вплоть до щетины на щеках. Подозреваю, правда, что антрепренёр малость подправил ей ноздри для пущего сходства.
Шарп не уловил связи между женщиной-свиньёй и причудами влюблённых, но перебивать не стал.
— Антрепренёр заставлял её жрать с пола овсянку и яблоки, а за дополнительную плату она раздевалась до пояса и кормила грудью поросят. — Фредериксон хихикнул, — Сказать, что она была уродлива, значит, ничего не сказать. Тем не менее, спустя месяц до меня дошёл слух, что некий джентльмен из Тамуэрта предложил ей выйти за него замуж! И она согласилась! Он заплатил антрепренёру сто фунтов возмещения и увёз наречённую в Стаффордшир. Какой логикой его поступок объяснишь?
— Признайтесь, вы раскошелились на дополнительную плату… — ухмыльнулся Шарп.
— Да. — не стал отпираться капитан, — Мне было любопытно до щекотки.
— И?
— Грудь как грудь. Единственное объяснение, приходящее мне на ум: джентльмен из Тамуэрта влюбился. Как считаете?
— Не знаю.
— Он знал. Он не колебался. Счастлив ли он, ложась каждый вечер с ней в постель? Это же всё равно, что спать с сержантом Харпером?
Шарп внимательно посмотрел на друга:
— Неужели вас никогда не тянуло проверить, Вильям?
Фредериксон хохотнул:
— Слава Богу, нет! Сержант Харпер не в моём вкусе.
— Любовь, Вильям. Брак.
— Брак. — Фредериксон умолк.
Пауза затянулась, и Шарп начал думать, что друг больше не скажет ни слова, когда капитан жёстко произнёс:
— Надо мной посмеялись и бросили.
— Простите. — неловко извинился Шарп, жалея, что спросил.
— Пустое. — зло поморщился Фредериксон, — Всё к лучшему. Зато теперь я могу взглянуть на супружество без романтического флёра, застилающего взор моих женатых друзей. Радости брака можно получить в любом переулке за сущие гроши, а не платить за них дорогостоящими тряпками, побрякушками и необходимостью наблюдать, как юная фея превращается в старую ведьму. Я не жду, что вы согласитесь со мной. Вы женаты и влюблены, а любовь плохо уживается с рассудком.
Фредериксон порывисто встал и, подойдя к Харперу, осторожно достал его штык-тесак. Пробуя лезвие ногтем, капитан деловито, без тени запальчивости, сквозившей в его недавней тираде, осведомился:
— По-моему, я слышал, как поблизости блеет наш завтрак?
— В этом вопросе наши мысли удивительно схожи.
— Баран или ягнёнок?
— Баран. Мне идти?
— Сам.
Фредериксон бережно потушил недокуренную сигару и спрятал окурок в кивер. Секунду капитан стоял в дверном проёме, затем растворился в ночи.
Позади Шарпа безмятежно сопел Харпер. Ветер шумно трепал кроны деревьев над сараем. Небо трескалось молниями. Шарп смотрел на струи дождя. Неужели он заживо гнил в яме султана Типу, карабкался по трупам в брешь Бадахоса, подыхал в госпитале в Саламанке ради вот этих промокших развалин или любых других, где ему суждено кончить жизнь безвестным бродягой? Суждено, если он не отыщет набожного француза-коменданта.
Анри Лассан принял решение. Оно не далось ему легко. Он много размышлял, ещё больше молился, съездил к епископу и как-то за ужином, хлебая щавелевый суп под плохое вино, вкус которого нисколько не улучшил имбирь, растёртый Люсиль в бутылку, граф отложил ложку: