Месть Шарпа
Шрифт:
Второй рапорт содержал больше подробностей. В нём убийство английскими стрелками коменданта Лассана рассматривалось, как косвенное доказательство их вины в хищении золота, и делался вывод, что второго свидетеля, майора Дюко, тоже нет в живых. Иначе чем объяснить его исчезновение? Англичане, скорее всего, покинули границы Франции, однако поиски их ведутся и королевскими чиновниками, и британцами. Далее Ролан сообщал, что французские власти потребовали от руководства британского флота прекратить незаконные изыскания в районе форта Тес-де-Буш, и моряки, скрипя зубами, уступили. По агентурным данным, в результате раскопок им не удалось обнаружить ни золота, ни личных вещей императорской семьи.
Этот рапорт, написанный бисерным почерком на тончайшей индийской бумаге, был отослан с надёжным человеком к безымянному каллиграфу в Париж.
Каллиграф закатал тончайшую индийскую бумагу меж двух листов обычной. Непосвящённый едва ли догадался бы, что этот плотный лист на самом деле — конверт. Затем каллиграф, тщательно выписывая завитки букв, начертал на листе скучнейшую оду в честь греческих богов.
Французский правительственный цензор, зевая, честно прочёл оду от начала до конца и не нашёл в ней ничего предосудительного. Через две недели поэма достигла острова Эльба у побережья Тосканы. Там лист был бережно разъят, и часом позже рапорт Ролана читал император Наполеон. Императора сослали на остров между Италией и Корсикой, но верных ему людей во Франции осталось немало, и мсье Ролан был одним из них. По прочтении император сжёг рапорт, однако не забыл его содержания. Доклад касался денег, а деньги императору требовались, чтобы вновь всколыхнуть Европу битвами ради вящей славы Его Величества. Где бы ни затаились воры-стрелки, рано или поздно они дадут о себе знать. Тогда люди императора настигнут их и убьют. Ради вящей славы Его Величества.
Драгун-саксонец хотел домой. Он так и заявил Шалону. Сержант напомнил немцу о договоре, заключённом ими с Дюко в мерцании сальной свечки. Драгуны соглашались беспрекословно подчиняться очкастому умнику и держаться вместе, пока майор не сочтёт, что опасность позади. Если же кто-то пожелает уйти, он автоматически лишается доли в сокровище императора.
Саксонец пожал плечами:
— Я просто хочу домой.
Шалон положил ему на плечо ладонь:
— Герман, потерпи. Осталось-то подождать всего ничего.
— Невмоготу мне ждать, сержант. Домой хочу.
— Что ты будешь делать дома с пустой мошной, Герман? Лапу сосать?
Конюшня постоялого двора в Леггорне была безлюдна. Шалон пришёл сюда подсыпать лошадям овса. Саксонец увязался следом переговорить с Шалоном без лишних ушей.
Саксонец ухмыльнулся:
— Почему же с пустой? Я честно заработал свою долю.
Именно Германа ранила Люсиль на мосте. Именно Герман вырезал хуторян у Селеглиз, выполняя приказ Дюко, желавшего, чтобы местная деревенщина винила в последующем убийстве Лассана прохожих бродяг, сжёгших перед тем хутор.
— Заработал. — признал Шалон, — Ладно, я постараюсь убедить майора. Побухтит, не без этого…
Не переставая тараторить, Шалон выхватил длинный прямой палаш из ножен. Реакция у Германа всегда была что надо. Саксонец успел взяться за рукоять своего клинка, но лезвие уже распороло ему глотку. Сержант раздел умирающего товарища догола и выволок в переулок. В припортовом районе кого удивит обнаруженный на рассвете труп очередного обобранного до нитки и убитого забулдыги-матроса?
В Леггорне Дюко продал их коней и нанял двухмачтовую посудину, так называемую «барка-лонга», до Неаполя. Путешествие вышло нервным, в прибрежных водах хозяйничали берберские пираты, и Дюко искренне радовался встреченной английской эскадре. Англичане англичанами, а бережёного Бог бережёт, так рассуждал капитан судёнышка, каждый вечер направляя «барка-лонга» на ночлег в ближайшую гавань, из-за чего плавание затянулось на восемь суток.
Неаполь в качестве убежища не вызывал доверия сержанта Шалона, даже повздорившего по этому поводу с Дюко. На престоле Неаполитанского королевства сидел бывший маршал Наполеона, муж его сестры, Мюрат. Предателей императора, орал Шалон, Мюрат вздёрнет на первой же осине! Дюко невозмутимо втолковывал сержанту, что Мюрат, пусть и посаженный на трон Бонапартом, удержать удобный стульчик за собой может лишь с позволения врагов императора. Поэтому Мюрат из кожи вон лезет, только бы доказать, какой он непримиримый борец с развенчанным патроном. Он послал войско своего игрушечного королевства вышибить верные императору части из Рима.
— Любой враг императора, — убеждал Дюко, — Мюрату — лучший друг.
В идеале Дюко предпочёл бы никак не привлекать к себе внимание. Увы, в таком городе, как Неаполь, группа чужестранцев волей-неволей вызовет интерес властей. Следовательно, надо было заручиться их поддержкой.
Дюко оставил драгун на постоялом дворе, употребив выработанное годами искусство и толику сокровищ императора на то, чтобы выяснить, кто на самом деле управляет беспорядочной грудой ветхих домишек под дымным вулканом. Десятью днями позже коленопреклонённый Дюко целовал пухлую ручку заплывшего жиром кардинала:
— Моё имя, — смиренно назвался майор, — граф Понятовский.
— Вы… поляк? — воздух гудел и клокотал в горле кардинала.
Князь церкви задыхался. При его весе даже на дюжину шагов от двери кабинета до кресла на помосте уходило немало сил. Раззолоченное резное кресло, на которое он взгромоздился, вообще-то должно было использоваться им лишь в краткий промежуток времени между смертью папы римского и избранием его преемника, но кардиналу нравилось взирать из мягких недр роскошного творения неведомых столяров на согбенные спины посетителей внизу.
— Поляк, Ваше Высокопреосвященство. — подтвердил Дюко.
Кардинал перешёл на французский:
— Если хотите, можем продолжать беседу на вашем родном наречии, по-польски.
— Вы очень любезны, Ваше Высокопреосвященство. — ответил Дюко на языке Коперника и Костюшко с чудовищным акцентом.
Кардинал, свободно владевший, кроме итальянского, лишь латынью и французским, не понял ни слова, но елейно улыбнулся. На польского аристократа посетитель походил, как сам кардинал — на гусарского корнета. Француз. Они, как крысы, наводнили Италию, спасаясь с потонувшего корабля Бонапарта. Под предлогом того, что гостю не помешает попрактиковаться в языке страны, по которой он путешествует, кардинал предложил вернуться к итальянскому. Дюко не возражал.
— Мой дорогой граф, что же привело вас в наше скромное королевство?
Скромность королевства не мешала Его Высокопреосвященству держать челяди сто двадцать человек, а в хоре личной молельни больше евнухов, чем когда-либо пело в хоре собора Святого Петра в Риме. В кабинете Дюко и кардинал не были одни. Одышливого толстяка обмахивали с двух сторон опахалами юнцы, а помост охраняли стражники в костюмах старинного покроя, вооружённые средневековыми алебардами. Оружие, хоть и допотопное, выглядело достаточно острым, чтобы обезглавить злоумышленника, прежде чем он взведёт пистолет. Стены и потолок комнаты покрывала «офскальола», лепнина, искусно раскрашенная под резьбу по камню.